Она засмеялась немного смущенно:
— Вы не должны расточать мне столько комплиментов.
Они вошли в дом через огромное французское окно-дверь. Пуаро объяснил:
— Мы встречались с вашим дядей в 1944.
— Бедняга за эти годы сильно состарился. Он почти ничего не слышит.
— Да, много воды утекло с тех пор. Возможно, он и позабыл про тот случай. Тогда решался вопрос промышленного шпионажа, как теперь говорят. На карту была поставлена судьба одного важного научного открытия. Но изобретательный сэр Родерик предложил один весьма остроумный план* который привел к желаемым результатам. Надеюсь, он охотно встретится со мной.
— Не сомневаюсь, что он будет в восторге. Сейчас жизнь у него скучная, “мне приходится много времени проводить в Лондоне. В настоящее время мы подыскиваем там подходящий дом.
Вздохнув, она добавила:
— Иногда немолодые люди бывают такими трудными.
— Верно,— согласился Пуаро,— я тоже частенько бываю трудным.
— Ну, что вы, месье Пуаро! Пожалуйста, не притворяйтесь, будто вы старик!
— Иногда мне это говорят в глаза... молодые девушки.
— Какая бестактность. Впрочем, наша дочка вполне может выкинуть подобное.
— У вас есть дочь, мадам?
— Да. Точнее, падчерица.
— Очень рад, что смогу с ней познакомиться,— внезапно заметил Пуаро.
— Боюсь, что это неосуществимо. Она сейчас в Лондоне. Она там работает.
— Да, сейчас все молодые девушки работают.
— От всех требуют какого-то «общественно полезного труда»,— сказала миссис Рестарик,— даже после того, как девушки выйдут замуж, их все время заставляют вернуться на работу в промышленность или же заниматься преподаванием.
— И вас, мадам, тоже заставляют к чему-то возвратиться?
— Нет. Я выросла в Важной Африке и приехала с мужем сюда сравнительно недавно. До сих пор мне многое представлялось весьма странным.
Она без всякого энтузиазма осмотрелась. По мнению Пуаро, комната была обставлена богато, но в ней не чувствовалось ничего личного. На стенах висели два портрета, это было единственное отступление от общепринятого стандарта «гостиной в зажиточном доме». На первом была изображена женщина с тонкими губами в сером вечернем платье. Затем висел портрет мужчины лет тридцати с гаком.
— По всей вероятности, вашей дочери скучно в деревне?
— Да, она себя чувствует гораздо лучше в Лондоне. Здесь ей все не нравится.
Помолчав, она неохотно добавила:
— Я ей тоже не нравлюсь!
— Невозможно! — воскликнул Пуаро с французской вежливостью.
— Почему «невозможно»? Как мне кажется, такое часто случается. Взрослой девушке нелегко примириться с мачехой.
— Ваша дочь была очень привязана к родной матери?
— По всей вероятности. Трудная девушка... как и все девушки вообще.
Пуаро сказал со вздохом:
— В нынешнее время родители имеют гораздо меньше власти над детьми. Теперь не то, что было в прежние добрые времена.
— Да, к сожалению.
— Конечно, так говорить не полагается, но меня страшно возмущает, мадам, что современные девушки так неразборчивы при выборе своих... э... приятелей.
— В этом отношении Норма доставляет массу переживаний своему отцу. Но, как я считаю, мои наставления все равно ничего ей не дают. Люди в конечном счете должны обжечься хотя бы раз, чтобы научиться прислушиваться к советам более опытных родственников или друзей. Я должна провести вас наверх к дяде Родди, его апартаменты находятся на втором этаже.
Она пошла к выходу. Пуаро оглянулся. Скучное, даже мрачное помещение. Комната была без «характера», если не считать эти два портрета. Если судить по фасону женского платья, они написаны несколько лет назад. Если это первая миссис Рестарик, то Пуаро сильно сомневался, что она была милой особой.
На всякий случай он заметил:
— Какие превосходные портреты, мадам.
— Да. Они принадлежат кисти Лансберга.
— Лансберг? — Ага, это был прославленный, исключительно дорогой портретист, имя которого гремело лет двадцать назад. Его беспощадный натурализм сейчас вышел из моды, а после его смерти его практически забыли. Некоторые критики называли его творения фотоизображением платья, но Пуаро находил, что такая характеристика далека от объективности. Нет, почти в каждом из портретов художник выпячивал на первый план негативные черты своей модели, которые втайне выявил в ней.
Поднимаясь по лестнице, Мэри Рестарик сказала:
— Их только что привезли от реставраторов...
Она замолчала на полуфразе и остановилась, держась одной рукой за перила.
Над ними из-за поворота показалась фигура человека, стремившегося спуститься вниз. Фигура, казавшаяся удивительно неестественной, какой-то надуманной. Можно было подумать, что этот человек спешит на костюмированный бал. Во всяком случае, к этому дому он явно не подходил!
На улицах Лондона Пуаро просто не обратил бы на него внимания. Даже на каких-то вечеринках этот парень казался бы вполне уместным. Типичный представитель нынешней «золотой молодежи».
На нем был надет черный пиджак, какие-то замысловатые вельветовые брюки со множеством карманов, бляшек, хлястиков и прострочек, настолько плотно облегающие тело, что было неприятно смотреть, как бы они не лопнули по всем швам. Каштановые кудри падали на плечи. Красотой природа его не обделила. Но нужно было очень внимательно приглядываться к его подбородку и ногам, чтобы определить, какого же он все-таки пола.
— Дэвид! — резким голосом обратилась к нему Мэри Рестарик.— Что вы можете тут делать?
Молодой человек нисколько не смутился.
— Я вас испугал? Прошу извинить.
— Что вы здесь делаете, в нашем доме?.. Или вы приехали сюда с Нормой?
— С Нормой? Нет. Я рассчитывал найти ее здесь.
— То есть как это «здесь»? Вы же знаете, что она в Лондоне!
— Но, моя дорогая, ее там нет. Во всяком случае, ее нет в квартире на Бородин-Меншен.
— Она уехала туда, как всегда, вечером в воскресенье,— все так же сердито ответила миссис Рестарик.— Почему вы не позвонили в дверь и никому не сказали, что приехали? На каком основании вы разгуливаете в полном одиночестве по всему дому?
— Честное слово, милочка, вы, кажется, воображаете, что я собираюсь стибрить ваши серебряные ложечки или что-то другое. Но воры, как правило, предпочитают для этого ночное время, ибо днем могут натолкнуться на бодрствующих хозяев. Поэтому я спокойно вошел в раскрытую дверь. Я не вижу в этом ничего особенного.