Все! Более подходящего момента не будет! Под это вот угнетенное состояние все пойдет.
- Кстати, - беззаботно обратился я к отцу, - тут Петр появился из больницы - у нас пока живет.
- Да-а?! - радостно воскликнул отец, всегда проявляющий к родичам с родины восторженный, хоть и недолгий интерес. - Ну и как он?!
Жена с грохотом поставила его пустую тарелку на мою. Ее-то реакция была как раз обратной: даже упоминания о родичах - даже о своих - ее утомляли. Теперь, видимо, ей казалось, что именно из-за нашествия родственников в нашу квартиру ей пришлось уехать в этот барак. Момент подходящий - хуже уже не будет.
- С Петром все в порядке, - уверенно сказал я. - Более того, завтра мы с ним и с группой писателей, философов, социологов, экономистов, бизнесменов отправляемся в Удеревку, чтобы разобраться с непростой ситуацией там, чем-то помочь!
- Это ты устроил?! - восторженно воскликнул батя.
Я скромно кивнул.
- Молодец! - сказал он.
Жена со звоном швырнула вилку, вскочила и ушла. Так. Теперь бежать за ней? Но тут заговорил отец, размеренно и благожелательно:
- Я очень рад, что ты не забываешь свою родину, и вдвойне буду рад, если вам в чем-то удастся всем вместе разобраться...
Хрена два мы в чем-то там разберемся!
- ...и чем-то помочь! - договорил он торжественно.
Мысль закончена? Теперь надо бежать к жене.
Я побежал. Она плакала в углу кухни.
- Ну что? - обнял я ее тощие, дрожащие плечи. - Должен же я куда-то ездить? Не могу же я все время один твой портрет писать? Еще кто-то мне нужен?
- Да-а! - всхлипывая, произносила она. - Этот все время про Удеревку свою говорит! Как хорошо он там жил!.. Зачем, спрашивается, сюда приехал? Как мать там вкусно кормила его... Все время хочет сказать, что здесь мерзко и что я плохо его кормлю! А теперь ты туда уезжаешь? Плохо здесь, да?
- Ну почему ты думаешь? - чувствуя, что она успокаивается, залопотал я. Он просто так, вспоминает... детство всегда кажется самой лучшей порой...
- Да? - Она, всхлипывая, но уже успокаиваясь, повернулась ко мне.
Кажется, я сумел ее провести - с ней это так легко, что даже стыдно... перевел весь разговор на батю. А что делать? Все должно пригождаться, даже вражда, хоть и недолгая.
- Раз так, - проговорила она решительно, - веди его сейчас в Дом творчества мыться, грязного его нельзя оставлять!
- Конечно, конечно! - целуя ее, лепетал я... Как легко!
Еще хмурясь и вытирая кулачком слезы, она стала собирать ему в пакет чистое белье.
- Только плохо... что ты с ним тоже уйдешь, - значит, долго не будет тебя... Ты сегодня уезжаешь?
Я кивнул. И она кивнула.
- Ну хорошо. А я пойду тогда посплю. А то я очень устала, - и, махнув тощей рукой, ушла во тьму узкой комнаты.
- Ну что, пойдем помоемся? - бодро сказал я отцу. Теперь, когда один фронт чуть-чуть успокоен, можно на другой.
- С пр-ревеликим моим удовольствием! - проговорил отец. - Мечтал об этом с самой больницы! Ты сможешь меня сопровождать?
- С пр-ревеликим моим удовольствием! - пр-роговорил я.
И вот настала минута, когда все было хорошо. Жена спала, набираясь сил. Мы с отцом неторопливо шли мыться по красивой аллее. И даже солнце вдруг выглянуло, разобравшись с тучками.
- Да-а! - Предчувствуя блаженство и сладострастно почесываясь, отец смотрел в небеса. - Помню, однажды точно такая же была погодка... лет восемьдесят пять назад. Так же вот - то солнце, то тучки. А мы, помню, с матерью ехали в поле, снопы скирдовать. Я спиной на телеге лежал... и в то же время как будто летел... вместе с тучками. И только выехали за околицу, сразу закапало. "Ну, - мать говорит, - скирдовать нельзя, снопы будут мокрые, давай поворачивать". И только повернули - солнышко, как вот сейчас, вылезло. До дома задумчиво так доехали - мать говорит: "Да, наверное, все просохло, дождик-то небольшой был. Едем, Егорка, скирдовать..." И только за околицу - закапало опять! - Отец засмеялся. - Уж и не помню, чем кончилось тогда!
- Но мы с тобой - точно помоемся! Если урагана не будет, - пообещал я.
Отец шел со скоростью пешего голубя, но за какие-нибудь полчаса мы добрались. Мы прошли через холл Дома творчества. Там в косых лучах солнца наслаждались негой (писатели здесь уже почти не жили) пышные женщины из обслуги. Мы поздоровались и прошли в душ.
- А мочалку, мочалку положила она? - разволновался батя. Горяч! - А вешать все куда? Ни ч-черта тут нет - некуда вешать!
Я вышел в холл, под лениво-удивленными взглядами женщин взял стул, отнес отцу.
- Вешай сюда.
Я пошел в соседний отсек, вяло поплескался, вытерся. Глянул к бате... Да, темперамент другой! Он натирался, сморщив лицо - не столько от мыла, сколько от страсти. Один лишь азарт жизни владеет им... а то, что он не соответствует уже его возрасту, - об этом забыл впопыхах. И как я его потащу, после этого самоистязания, он тоже не думает. Должен думать я - обо всем и обо всех. Но не всегда, черт возьми! Уезжаю!
- Ты скоро? - устав от ожидания в холле, заглянул я к нему.
- Я еще только намылился! - яростно отвечал он.
Изменить ничего невозможно - это все равно, что остановить ладонью летящий снаряд. Может, это последнее физическое наслаждение человека, страстного во всем и всегда! Завидую его страсти! Я вышел к клумбе, смотрел, как удлиняются тени от цветов.
- Азартно моется ваш дедулька! - проходя мимо, сказала уборщица. - Не чересчур ли?
В ответ я только развел руками: не удержишь.
И наконец он выпал из душа - с алой, глянцевой, блестящей, чуть не прозрачной кожей, с отвисшей челюстью и мутным взглядом, шел зигзагами, не видя меня. Я подхватил его, усадил на скамейку. Долго он отдыхивался, наконец глаза его обрели какой-то смысл.
- С легким паром! - поздравил я.
Опираясь мне на плечо, он шел довольно твердо, но, когда мы перешли рельсы, глаза его снова помутнели, и он стал, шагая, падать левым боком все сильней, ближе к земле, и на окрик: "Эй!" - никак не отреагировал. К счастью, тут рядом оказался приятель, Феликс Лурье, ловко поднырнул под левую руку, и втроем мы пошли.
- Что будем делать? - за спиной отца спросил меня Феликс, но отец это услышал.
- Ничего... дойдем понемножку! - медленно, но твердо произнес он.
- Я ж говорил тебе: силы береги! - проговорил я с отчаянием, но он лишь ощерился в ответ... как можно объяснить тигру, что он не сможет уже догнать козу?
Он улыбался уже блаженно - показалась родная изгородь. Потом мы рухнули на стулья перед столиком. Потом медленно пили чай.
- Да-а-а, - в блаженстве потирая майку на груди, произнес отец. Хор-рошо! Как заново народился!.. Да-а. - Он повернулся ко мне: - Завидую я твоей поездке: там сейчас могут быть ба-альшие дела!
...Как всегда, он горячился и преувеличивал.
Стукнула дверь из темной комнаты и, улыбаясь и позевывая, появилась жена.
- Ну все, - сообщила она радостно. - Я поспала, и теперь все хорошо!
Она развесила мокрое белье отца на веревке - как раз снова выглянуло солнышко.
- Ну... вы будете жить хорошо?
- Ка-нышна! - бодро ответил отец.
- Теперь тебя собирать в дорогу? - дрожащим голосом проговорила она.
Я по возможности равнодушно кивнул.
В процессе сбора узла настроение ее снова переменилось и она, появившись передо мной, провозгласила:
- Все? Больше ничего не прикажете? Может, что-то помыть? Подтереть?! - Ее слегка покачивало. Видимо, от усталости. Отец, глядя в себя, стоически улыбался.
Уходя, я оглянулся. Они стояли на крыльце и махали.
О господи! Что такое невероятное я должен сделать в этой поездке, чтобы оправдать свой отъезд?