— Мы сами донесем, — сказала пожилая женщина, когда я приказал двум бойцам помочь. — Носилочки только заберите… — Она внимательно смотрела на меня, будто припоминала что-то.
Сильное волнение сдавило мне горло.
— Спасибо, мать! — сказал я приглушенно.
Женщина отозвалась поспешно:
— Не за что! У меня сын так же вот скитается. Как взяли в первый день войны, так и сгинул: ни слуху ни духу. — Она не прослезилась, видно, выплакалась одна, втихомолку, и горечь осела в самой глубине, на дне души, навсегда, только натружено, с хрипом вздохнула. — Эх, вы, горемычные!.. Измордовал вас злодей проклятый!.. — И опять пристально вгляделась в меня.
Бойцы молча окружили повозку и носилки. Я встретился глазами с раненым Ворожейкиным; он стоял, опираясь на свой костыль, и с любопытством следил за женщинами и за Клоковым. Очевидно, он подумал, что я и ему предложу остаться в деревне. В глазах его вспыхнул испуг, лицо в крапинах веснушек слезливо сморщилось, припухшие губы с серебристым пушком по-ребячьи вытянулись.
— Не бросайте меня, товарищ лейтенант! — заговорил он всполошено и, держа правую ногу на весу, опираясь на палку, заковылял ко мне, обходя телегу. — Я не хочу оставаться здесь! Я пойду с вами! Ползком пойду! Если надо, я буду стрелять. Только не бросайте! Лучше уж расстреляйте тогда… — Споткнувшись об оглоблю, он чуть было не упал, вскрикнул от боли: — Не бросайте, товарищ лейтенант!..
Неожиданный порыв Ворожейкина, панический крик и всхлипывания произвели тяжкое впечатление на бойцов. Они как бы ощущали свою вину перед пулеметчиком: они здоровы, а он ранен, и ему приходится просить не бросать его. Ворожейкин, очевидно, расценил свое поведение, как малодушие, отвернулся и опустил голову.
— Что ты выдумал, Володя! Мы не собираемся тебя бросать. Вот дойдем до медсанбата, отправят тебя в госпиталь, отремонтируют ногу, и снова в строй придешь, за пулемет. Мы еще повоюем!.. Успокойся.
Ворожейкин не обернулся, отошел, ковыляя, к кухне и сел на пенек.
Меня позвал Клоков. Когда я склонился над ним, он тихо попросил:
— Напишите жене, если будете живы… Опишите все, как есть. Что я добровольно остался в деревне Рогожке…
— У Настасьи Брагиной, — заключила пожилая женщина. Она хотела взяться за носилки, но бойцы не дали ей, понесли сами.
— Прощайте, товарищи! — сказал Клоков и обвел взглядом бойцов.
Мы долго смотрели, как пожилая женщина миновала опушку леса и, высокая, прямая, медленно пошла тропой к своему дому. За ней следовали молодая женщина и бойцы с носилками. Было что-то торжественное и печальное в этом шествии; ярко и прощально блеснула в солнечном луче пряжка на снаряжении младшего лейтенанта. И было такое впечатление, будто мы проводили младшего лейтенанта Крюкова на подвиг, зная, что он никогда не вернется.
Бойцы с носилками и женщины уже приблизились к изгороди, и молодая поспешила вперед, чтобы отворить калитку, а я все повторял слово «Рогожка», стараясь прочнее закрепить его в памяти. Что-то знакомое и беспокойное слышалось в этом названии… Но это «что-то» неуловимо ускользало, вызывая досаду и раздражение. Где я слышал о Рогожке? Или читал?.. Я вставал, кружил среди елей, опять садился на серый подгнивший пень… Вынуть бы из головы надоедливую занозу!.. И вдруг меня точно ожгло, я вскочил: Нина говорила мне об этой лесной деревушке! Отец отправил ее сюда на летний отдых. Значит, она здесь вместе с Никитой Добровым! Сердце застучало гулко и больно. Я кинулся по тропе следом за ушедшими; за мной по пятам бежал, копытно бухая тяжелыми ботинками, Чертыханов.
Перемахнув через зыбкие жерди в огород, я окликнул пожилую женщину. Пропустив бойцов с раненым на двор, она шла к колодцу за водой. Она вздрогнула от моего окрика, вернулась и прикрыла воротца. Я дышал тяжело, мне трудно было говорить — волнение сдавило горло, — я только жадно, с надеждой смотрел в ее морщинистое спокойное лицо с темными, печальными глазами.
— Скажите, другой деревни Рогожки тут нет? — спросил я наконец.
Женщина поставила у ног пустое ведро; дужка ударилась о край резко и звонко.
— В другом краю где, может, и есть, а у нас тут одна, наша. — Женщина глядела на меня пристально и строго. — А тебе на что?
— Сюда из Москвы не приезжали на лето студенты? Девушка и парень?
— Приезжали! — Женщина тоже заволновалась, понизила голос. — А как звать? Может, Нина?
У меня задрожали колени, кровь отхлынула от головы, от лица; я оперся рукой о плечо Прокофия, боясь упасть.
— Да, — прошептал я. — Нина Сокол. А парень — Никита.