Лариса, не дожидаясь лифта, сбежала вниз по лестнице.
Тамара уже была около машины. Они уселись и понеслись, как на сказочной огненной колеснице, в бой за свое счастье. Они торопились, и в одном месте лихая, спешащая автоамазонка нарушила спокойное движение машин — подрезала путь при обгоне. Водитель гуднул, погрозил кулаком и что-то неслышное крикнул им вдогонку. По странной и не всегда праведной солидарности сидящих в одной машине Тамара стала ругать возмутившегося, грозившего кулаком коллегу по дороге.
— Да нет, Томик. Это я не права. Вот и ГАИ свистит. Все правильно.
Лейтенант не торопился. Он попросил права, потом техпаспорт, проверил наличие талона техосмотра, потом стал читать нотацию. Лариса нервничала: они уже исчерпали лимит времени.
— Товарищ капитан, накажите, накажите. Виновата. Спешу…
— Во-первых, я не капитан. Во-вто…
— Извините. Я в этом не понимаю. Вот если у вас на плечах или на лице будут признаки болезни, это я разгляжу.
— А вы кто? Доктор?
— Да.
— Какой?
— Хирург.
— Хирург? Женщина?..
— А что, не встречали?
— Встречал, конечно. И что вы у меня увидели?
— Ничего. Здоров.
— В больницу спешите?
— Хуже. Стою в очереди на машину.
— Где?
— Вон там, у райисполкома.
— Ну подумайте! Все уже знают. Ладно, езжайте.
— Спасибо. Не болейте.
— Пожалуйста. Не попадайтесь.
— Да я случайно.
— Что значит случайно? Хотите сказать, что машина вас ведет, а не вы машину?
— Нет же…
— Возьмите удостоверение. До свидания.
Лариса побежала к машине, и еще через три минуты они были на месте.
— Молодец, Нарциссовна! Сейчас проверочку учинять будем.
— Вы мне надоели с этой своей Нарциссовной.
— Должен же я как-то компенсировать попустительство вашим незаконным поездкам.
— Вот и пожалуйста. Кофе, еда, во всяком случае, более материальная компенсация. Да и с разрешения ведь я.
— Разрешения тоже незаконны. Понимать надо. Видите, очередь уже какая? Тысячи две, а то и больше.
— А сколько запишут?
— Кто же знает! Мои люди не знают.
— Вы здорово вошли в роль.
— Положение обязывает. Ответственность за всех вас к тому же. Короче, заведомо ясно, что всех не запишут.
— Разумеется.
— Очередь живая. Мы заняли плацдарм, более или менее близкий к вожделенной точке. Но если, скажем, более далекие сотни чисто физически нас с этого места столкнут, то мы, не имея никаких официальных разрешений и мандатов, вынуждены будем лишь облизать усы и умыться.
Все засмеялись.
— Не смешно. Вполне возможная перспектива.
— Кто же будет нас сталкивать? — Лариса усмехнулась. — Тогда все условия и условности разрушатся, очередь сломается и перспективы рассыпятся…
— …Что и надо не имеющим надежд. Им же нечего терять, кроме своей бесперспективности.
— Нет. Глупо. На это не надо рассчитывать. — Тамара пожала плечами, вытащила из сумочки зеркало, помаду и стала наводить красоту. — Нельзя жить только с расчетом на неприятности. Это «импоссибл» — невозможно то есть, как сказали бы англичане. Валерий Семенович усмехнулся:
— Вполне «поссибл». Мы столько времени здесь проторчим — чего только не придумаешь. Сообщение моих людей из четырнадцатой сотни — идея возникла там. И пустое стояние разнообразят, и успех может оказаться вполне реальным. И мир потешат. В конце концов, не они же виноваты, что поздно узнали и поздно приехали.
— А потом их выпихнут, других тоже выпихнут. Все стоящие впереди должны вступиться — их участь тоже тогда сомнительна. — Лариса, по-видимому, мыслила хирургически.
— Но это ж абсолютная афера!
— Все возможно, Тамарочка. Нет надежды, так хоть поиграть. Наш гражданский долг, дорогие девочки, — отстоять место.
— Наш гражданский долг — не портить землю, воду, лес и небо.
— Тамарочка, это в кино, а мы в очереди, где скучно и грустно, а цель ясна и конкретна.
Валерий поел. Появились довольство и уверенность:
— Это ж не война!.. Война — полная разобщенность с противником… Например, с четырнадцатой сотней! Правда, зато и полная солидарность у нас… в нашей сотне. Да, Лариса?
— До какого же падения надо дойти, чтоб предполагать подобные эксцессы?!
Включилась Тамара:
— Детям же не говорят, что играть в войну — играть в убивание. А потом вот и строят такие, так сказать, рабочие гипотезы.
Нелепые предположения, смурной разговор закончился, все вышли из машины и заняли свои места непосредственно в «живой» очереди.
К машинам подъехал милицейский автомобиль с надписью на багажнике «ПМГ» — подвижная милицейская группа. Автоводителей больше страшит ГАИ — государственная автоинспекция. На этих особого внимания никто не обратил. ПМГ для собравшихся, которые уже ездят на машинах, как бы и не «начальники». А вот из ГАИ штрафуют, прокалывают талоны, лишают прав, снимают номера.
Почему-то автоводители, как клан, как каста, считают, что служба охраны порядка делится на наводящих порядок среди двигающихся на колесах и шагающих ногами. Абсурд! Порядок — дело общее, вне зависимости от скорости и метода передвижения. Да и вообще: очередь забыла, не учла, что сейчас все они лишь скопление безлошадных пешеходов, а не водители.
Четыре милиционера подошли к ближайшей кучке людей, и старший спросил:
— В чем дело, граждане? Что здесь происходит?
— Запись на машину.
— Где запись? Кто представляет государственные организации?
— Нет их пока. Запись еще не началась.
Отвечали сразу несколько человек, перебивая друг друга.
— Если нет записи, почему же вы тут собрались? Об этой записи сообщали в газетах, по радио? Есть объявления официальные?
На этот раз ответил кто-то один:
— Да вы что, товарищ начальник? Об этом не объявляют.
— Тогда зачем здесь преждевременная суета? Опять ответил кто-то один:
— Никакой суеты, все спокойно. Транспорту, движению не мешаем, под окнами школы не шумим… Здесь же пустырь.
От самого начала очереди подошел какой-то невысокий, коренастый мужчина. Ему, наверное, было холодно. Может, болен. Воротник дубленки поднят, уши красивой меховой шапки опущены. Утеплен не по сезону. Он встал за спиной у начальника подвижной милицейской группы, прослушал реплики и сказал:
— Командир, все в порядке. Никаких нарушений. Запись будет. — Сказал, как припечатал. — Нам же не в шашлычных об этом сообщили.
Мужчина произнес это, повернулся и медленно пошел в сторону.
Старший группы помолчал, вытащил сигарету. Кто-то поднес зажигалку.
— Да-а. Сохраняйте порядок, товарищи! И учтите… Что учесть, он не уточнил. Милиционеры вернулись в свою машину, однако не поехали, а заняли позицию у маленького домика на пустыре.
В толпе поднялся общий гомон:
— Не имеют права не разрешать…
— А никто и не запрещает…
— А если мы нарушаем тут порядок!..
— Никто никакой порядок не нарушает. Все тихо. Запись!
— Записи-то еще нет…
— Но она уже намечена государственными организациями.
— Вы точно знаете?
Мужчина с поднятым воротником и опущенными ушами шапки вновь придвинулся к кучке, проник в самый центр гомонящих и веско сказал:
— Точно. Точно знаю. Разрешено. Они уяснили. — И ушел к своей машине. Остальные тоже стали расходиться.
Над очередью стоял ровный гул, какой бывает перед праздничными демонстрациями около учреждений, заводов и институтов, где накапливаются люди перед маршем.
Из одной машины неслась магнитофонная запись, знакомый голос примиряюще пел: «Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке…» Там сидело четверо мужчин, в руках у них были стаканы и бутерброды.
К Ларисе подошла молодая женщина:
— Лариса Борисовна, простите меня, пожалуйста, я знаю, вы хирург, я в следующей сотне стою, за вами. У меня в животе появились боли непонятные. Не могли бы вы меня посмотреть?