Постепенно погружаясь в работу, я ограничил количество и тематику сюжетов, резко сузив задачу, поскольку первичный материал оказался поистине безграничным. Темы очерков отбирал по принципу, чтобы читать было интересно неподготовленному человеку, то есть, не обязательно медику или юристу. Поэтому имеются некоторые упрощения специальных вопросов, сделанные сознательно.
Участвуя за свою профессиональную деятельность примерно в двух десятках эксгумациях (я считаю только те эксгумации, которые проводились как официальное процессуально-следственное действие; исследованных трупов, извлеченных из земли, было на несколько порядков больше), я выбирал случаи по нескольким критериям:
писать только о том, в чем сам принимал непосредственное участие. Комментировать чужую работу не совсем этично, да и не знаешь всех подробностей и нюансов дела;
брать не обязательно увлекательно закрученные в следственном плане эпизоды, меня больше привлекала возможность показать читателю экспертную «кухню» при расследовании убийств;
попытаться показать движение от простого к более сложному.
Что касается фактологической стороны сюжетов, то здесь я старался быть безупречно точным, без малейшего намека на домыслы, натяжки и преувеличения. Мои же рассуждения по поводу УПК и УК РФ, политики Минздрава России и средств массовой информации, оценка некоторых персонажей – это сугубо личная точка зрения, которая может не совпадать с официальными трактовками.
Теперь я хотел бы перейти к короткому рассказу о человеке, которого уже нет среди нас, но который оставил глубокий след в моей жизни, и кому посвящена эта книжка. Это Иван Максимович Кирюхин. К нему как нельзя больше подходит древнее латинское изречение: “Aliis inserviendo consumor” – «служа другим, сгораю» (девиз свечи, эмблемы врачевания). Действительно, в 2000 году, в свои 64, он «сгорел» от рака.
Возможно, это самая ответственная для меня часть работы, потому что так не хотелось, чтобы слова о нем напоминали недавние передовицы в советской печати о замечательных людях и передовиках производства. Давно замечено, что написать что-нибудь хорошее гораздо сложнее, поскольку трудно избежать затасканных фраз-клише, отдающих лакированной фальшью, чем откровенно сатирический материал. Наверное, поэтому положительные персонажи в мировой литературе выглядят куда бледнее, чем более рельефные, по-своему обаятельные, негодяи, мерзавцы и жулики.
…Огненно-рыжеволосый пензенский парень, окончив в 1957 году Ставропольский медицинский институт, приехал по распределению в Калмыкию, которая возрождалась после войны и хрущевской реабилитации, да так и остался тут. Сначала он работал в Приозерном районе (ныне Кетченеровский) и дослужился до должности главного врача. В 1964 году приказом Минздрава КАССР он был переведен экспертом в Бюро судебно-медицинской экспертизы республики и в этом же году возглавил эту службу (должность руководителя Бюро СМЭ называется не главный врач, а начальник).
Первые встречи с Иваном Максимовичем произошли еще в мои студенческие годы. Он дружил с моим отцом и иногда приезжал к нам домой или просто по случаю, или по делу – привозил для консультации рентгенограммы по экспертизам, связанным с костной травмой, либо по особо сложным (комиссионным) экспертизам. Не стану скрывать, что совместный анализ рентгеновских снимков и написание заключений обычно заканчивались ритуальным застольем, правда, с весьма умеренным количеством спиртного и большим числом закусок. Что касается нормы выпитого, то старики соблюдали в этом интимном деле строжайшую меру и крайне редко ее превышали.
Следующим эпизодом, врезавшимся в память, был районный центр Ики-Бурул, куда я в 1977 году приехал в составе городской ВТЭК, где подвизался в то время в должности хирурга–эксперта. Стояла ненастная осенняя погода, поселок был погружен в непролазную грязь и непроглядную темень. Наша комиссия проработала весь световой день и перед отъездом в Элисту нас повели покормить ужином в отдельный кабинет столовой-ресторана при местной гостинице. Ужин был в полном разгаре, когда в кабинете появился Иван Максимович Кирюхин, в теплом пальто и высоких резиновых сапогах, одетых по причине непогоды и грязи, в сопровождении судьи Ики-Бурульского района Александра Мутуловича Мухлаева. Мой будущий шеф приезжал в Ики-Бурул то ли для вскрытия трупа, то ли на судебный процесс (сейчас не припомню). Вновь прибывших сразу усадили за общий стол. Я обратил внимание, что вне служебной обстановки, особенно в условиях «выпить-закусить», Максимович очень не любил разговоры деловые, на профессиональные медицинские темы, предпочитая общий «треп», анекдоты и случаи из жизни. При этом его отношение к нам, младшим по возрасту и должности коллегам, было ровным, уважительным и дружелюбным, без малейшего намека на начальственное превосходство. Спесь и чванство были совершенно противоестественны для этого человека. Этим он и подкупал людей.
Мой приход в Бюро судебно-медицинской экспертизы в 1980 году был в достаточной степени случаен, хотя, как потом выяснилось, выбор будущей профессии оказался попаданием в «десятку». В тот не самый лучший период жизни я в течение почти 2-х лет прозябал в должности врача медицинской части Элистинского следственного изолятора (официально – учреждения ИЗ 5/1), то бишь – в должности тюремного врача. Унылая обстановка режимного корпуса, где располагались камеры и медчасть, ничтожное финансирование по статье «медикаменты» (100 рублей в месяц на 250 – 300 душ; выручал только бесплатный, так называемый «противотуберкулезный фонд», пополняемый исправно), малоинтеллигентная в основной массе публика действовали угнетающе. Пенитенциарная система во всей своей красе быстро окутывала меня своими разлагающими флюидами: я постепенно разучился нормально разговаривать, хорошо освоил блатную «феню», регулярно пил и мало-помалу стал потихоньку деградировать и в личностном, и в профессиональном плане. Да и настоящей медицинской профессии, по сути дела, у меня еще никакой не было. Что это за специальность – «лепило» (врач - на тюремном жаргоне)? Я, как механизатор широкого профиля, делал все, что мог в данных условиях: удалял зубы (не дожидаться же целую неделю планового визита стоматолога поликлиники МВД), вскрывал панариции и мелкие абсцессы, осматривал водворенных в СИЗО дам на предмет наличия женских недугов, пытался назначать по схеме лечение больных серьезными заболеваниями, за что получал нагоняй от «хозяина» (начальника заведения), говорившего назидательно: «Запомни, это тебе не клиника, а медпункт»
Единственное, на что я еще не сподобился: это разламывать таблетку надвое и первую часть вручать одному пациенту – «от головы», а вторую – другому – «от живота». Противна была атмосфера всеобщего наушничества и стукачества, Душевный разговор во время выпивки с «кумом» (начальник оперчасти) или другим сотрудником, с провокациями на откровенность, наутро в стенографически точном изложении становился известен «хозяину». Любое неосторожно сказанное слово могло быть причиной крупного конфликта. Безотказно действовал лагерный постулат – «базар надо фильтровать».
Подспудно созревала мысль: «Люди сидят здесь не по своей воле. Многие из них совершили различные преступления. А с какой стати я совершенно добровольно обрекаю себя на бессрочную отсидку?» Медчасть, как упоминалось выше, была расположена в режимном корпусе (в здании, где находились камеры с узниками), попасть в который можно было только в сопровождении контролера через мрачный, сырой подвал-тоннель, разделенный на секции малоэстетичными решетками, издающими зловещее лязганье при захлопывании. Помню, как один впечатлительный доктор, вызванный на консультацию, шествуя по этому тоннелю, нервно вздрагивал, пугливо озирался по сторонам и бормотал под нос «антивиевское» заклинание: «Чур, меня, чур, меня!».
Рабочий день начинался в 8 утра, заканчивался в 6 вечера, так что практически все свое время медперсонал проводил в узилище вместе со спецконтингентом.
Я начал серьезно подумывать о смене деятельности. В начале 1980 года судебно-медицинский эксперт физико-технического отделения (сейчас называется отделением медицинской криминалистики) Бюро СМЭ Александр Михайлович Сабадаш уволился и переехал на жительство в город Геленджик. Решение мое было спонтанным, почти автоматическим. Мне было безразлично – чем заниматься, лишь бы вырваться на волю из тюрьмы. Звонок И. М. Кирюхину моментально решил проблему. Я был принят на освободившуюся вакансию, и с тех пор судьба моя оказалась связанной с профессией судебного медика, а до 2000 года (года смерти Ивана Максимовича) – с этим замечательным человеком.