Поэтому неудивительно, что некоторые реальные конфликты на межнациональной почве прозвучали в прессе вскользь, как не заслуживающие внимания по сравнению с угрозой «великодержавного» шовинизма.
Началом очередного такого конфликта явилось убийство двух граждан Казахстана, казахов по национальности, в одной из гостиниц г. Шевченко Казахской ССР. Убийцами оказались чеченцы. Имело ли это убийство национальную подоплеку, или в основе лежали какие-либо другие причины, сейчас об этом толком сказать никто не может, но оно буквально всколыхнуло весь Казахстан. Известно, что в феврале 1944 года чеченцы и ингуши по личному распоряжению Сталина и Берии были депортированы в Казахстан и Среднюю Азию, как и некоторые другие народы, в том числе калмыки, сосланные двумя месяцами раньше в основном в Сибирь. После реабилитации и восстановления ЧИАССР не все чеченцы вернулись на родину, а многие из них по укоренившейся в послевоенные годы традиции отправлялись на заработки за пределы своей республики.
Таким образом, на момент событий в городе Шевченко несколько тысяч чеченцев и ингушей постоянно или временно проживали на территории Казахстана. Убийство в гостинице сыграло роль детонатора националистического взрыва; по всему Казахстану прокатилась волна митингов, имели место натуральные погромы и внесудебные расправы. Чеченцы, побросав дома и имущество, вынуждены были бежать из когда-то приютившей их республики. К середине лета 1990 года в городах Грозный и Назрань скопилось, по одним данным, 17, по другим – 36 тысяч беженцев (точную цифру проверить невозможно), людей, лишенных крова и средств к существованию, оскорбленных и обозленных, готовых буквально на все.
Это была большая проблема для Грозного, поскольку они вносили ощутимый элемент дестабилизации и деструктивности в и так далеко не спокойную республику. Стоит напомнить, что сепаратистские настроения в Чечне уже тогда давали о себе знать. Забегая вперед, скажу, что до съезда чеченского народа (27 ноября 1990 г.), принявшего декларацию о суверенитете, оставалось несколько месяцев, а до прихода к власти Джохара Дудаева – около года.
Кроме того, уже в то время практиковалось использование в домашнем хозяйстве рабов (как правило, деклассированных элементов не титульной национальности), еще не как вид бизнеса с целью получения выкупа и далеко не в таких масштабах, как в последующие годы, а иноязычные жители (русские, украинцы, армяне, евреи и другие) пока «мягко» выдавливались за пределы Чечни. Это позже казачьи станицы будут вырезаться под корень. Сильны были антиармейские настроения.
Одним словом, к лету 1990 года обстановка в республике вызывала обоснованную тревогу, но население страны практически не было информировано об этом, так как газеты и телевидение обходили молчанием назревавшую проблему. Должен справедливости ради сказать, что и автор этих строк находился в полнейшем неведении относительно того, что творилось у наших соседей.
В это время в Калмыкии произошло убийство, которое, несмотря на многонациональный состав участников, никак не попадало в разряд межнациональных конфликтов, а являлось чисто уголовным деянием с совершенно определенными мотивами.
3 июня 1990 года в Бюро СМЭ поступило постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы, вынесенное прокуратурой Целинного района КАССР по делу, возбужденному по ст. 103 (умышленное убийство) действовавшего тогда Уголовного кодекса РФССР в отношении Сангинова А. В.
Текст его гласил:
«…23.04.1990 года на животноводческой точке старшего чабана Хунарикова ( родственника погибшего – примеч. автора), в совхозе «Балковский» Целинного района Калмыцкой АССР, примерно в 21 час, гражданин Сангинов выстрелом из охотничьего ружья ИЖ-27 смертельно ранил гражданина Хунарикова Мухида в левую часть грудной клетки и верхнюю часть живота. Хунариков скончался на месте происшествия…».
Далее следовал перечень вопросов, которые следовало разрешить эксперту.
Но труп так и не был доставлен в морг для исследования. Зато 06.06.1990 года поступило постановление о производстве эксгумации трупа, в обстоятельствах дела которого указывались факты, изложенные в первом постановлении, а далее следовало:
«…Родственники убитого, несмотря на предупреждения работников Целинного РОВД и прокуратуры о необходимости производства судебно-медицинского исследования трупа Хунарикова Мухида, самовольно вывезли труп на место своего жительства в село Алхазуров Урус-Мартановского района Чечено-Ингушской АССР, где произвели захоронение.
Для установления непосредственной причины смерти Хунарикова Мухида, направления раневого канала, установления вещественных следов выстрела (наличие дроби, пыжей, ободков осаднения и т. д.), наличия других телесных повреждений, определения группы крови для производства сравнительных биологических исследований, необходимо производство судебно-медицинской экспертизы…»
В постановлении предписывалось произвести эксгумацию трупа потерпевшего, копии его были направлены начальнику Целинного РОВД Калмыцкой АССР для выделения работников милиции за соблюдением порядка при эксгумации и начальнику Урус-Мартановского района ЧИАССР.
Учитывая сложность дела, будучи осведомленным о положении дел в Чечено-Ингушетии, руководство прокуратуры республики поручило вести следствие помощнику прокурора Октябрьского района Бадаеву Александру Большаевичу, человеку с большим житейским и юридическим опытом, знакомому не понаслышке с менталитетом и обычаями горских народов, который отличался скрупулезностью и чувством ответственности за порученное дело.
И он приступил к нему без суеты и спешки, тщательно составив план мероприятий по разным направлениям. Прежде всего, Александр Большаевич приехал к нам в Бюро и подробно изложил мне предварительные следственные данные, так как Иван Максимович Кирюхин определил, что на эксгумацию в Грозный поеду я; уровень практической и теоретической подготовки, в том числе и для производства судебно-медицинских экспертиз медико-криминалистического характера, вполне позволяли мне заняться этим делом. Кроме того, я был сравнительно молод, мобилен и имел вкус к экспертной работе, особенно к неординарным случаям. Поездка в Чечню представлялась мне увлекательным путешествием, позволяющим прервать на какое-то время ежедневную будничную рутину; о предстоящих сложностях я, конечно, не только догадывался, но и знал наверняка, но о реальном риске не имел ни малейшего представления.
Краткая фабула самого уголовного дела была такова. Это произошло в конце сакмана – массового окота овец. Что такое сакман, жителям Калмыкии объяснять не надо. При советской власти, на рубеже 80-х - 90-х годов, поголовье овец всех форм собственности (общественное и личное), по данным Госкомстата, составляло в республике 3 миллиона 100 тысяч, а после окота и отбивки достигало 5 миллионов. Чтобы справиться с уходом за молодняком, в село на период окотной кампании в помощь животноводам направлялись сакманщики – студенты вузов и техникумов, учащиеся училищ и даже школьники. Они распределялись по фермам и чабанским стоянкам, ухаживали за маленькими ягнятами. На животноводческой стоянке старшего чабана Хунарикова, кроме основных работников (в основном, родственников из Чечни и «бомжей», пасших скот), в качестве сакманщиц работали молодые девушки – студентки Элистинского педагогического училища.
22 апреля, накануне трагедии, на чабанскую точку к столичным барышням из центральной усадьбы совхоза с визитом пожаловали трое местных молодых людей. И вот извечный женский вопрос стал яблоком раздора между этими ребятами и работниками стоянки, в основном, чеченцами. Хозяин стоянки прекратил назревающий скандал. «Наши», сильно обиженные, как им показалось, не очень радушным приемом, ретировались, пригрозив при этом, что еще вернутся.
Приехав на центральную усадьбу совхоза (12 километров до стоянки Хунарикова), они поделились нанесенной обидой со старшими товарищами, и к вечеру следующего дня группа «возмездия» числом около 15 человек, очень интернациональная по составу (калмыки, русские и даже один татарин), на грузовике, тракторе и двух легковых автомашинах двинулась в путь. Огнестрельное оружие – дробовик имелся только у некоего Сангинова, остальные были вооружены различными подручными средствами.