— Ознакомлюсь, — ответил я. — У меня экзамены на носу, а потом защита диплома.
— Так ты, выходит, заканчиваешь? — удивился дядя Вова. — Поздравляю, поздравляю. Заканчиваешь…
Пенсионер был словно на автопилоте — и на землю не падал, но и лететь толком не летел. Так себе, парил над землей вместо бабочки.
— Как внук? Как Люся? — спросил я, чувствуя неловкость положения.
В моем голосе, вероятно, слышалась нервозность, а это всегда негативно воспринимается людьми.
— Людмила? Внук? — переспросил Орлов. — Гуляю с ними. Частенько… Теперь же тепло стало. И Люде с ним хорошо. Она словно бы горе свое забыла, потому что у нее же теперь забота, ребенок. Оттягивает сын от забот. А то бы, ты знаешь, даже не могу сказать, как она пережила бы.
— Понятно, — сказал я.
— Звони, — неожиданно сказал Орлов. И тем оборвал наш разговор.
Я попрощался и отключил трубку.
Только я это сделал, как в ту же секунду раздался звонок, и я вновь услышал голос Пети Обухова. У него за прошедшие сутки никаких изменений не наступило — не женился, зарплату ему не прибавили, и новое звание не присвоили.
— Так, может, это? — спросил Обухов. — Встретимся вечерком у девятнадцатой школы? Там кафешка образовалась… Посидим… Вспомним…
Я ответил согласием. Складной нож с выкидным лезвием теперь постоянно путешествовал у меня в кармане. Воткнуть «перо» в чужое седалище всегда можно успеть — только бы не попасть врасплох.
У меня отлегло от сердца, и я принялся за работу. В течение дня я корпел над дипломной работой, к вечеру вышел на улицу и направился в сторону улицы Волжской. Вдоль нее здесь проходила старая липовая аллея. Войдя в аллею, я двинулся в сторону школы.
Деревья только что распустились, и думалось тут легко.
Глава 7
Свернув с улицы Волжской, я оказался на просторном школьном участке, поросшем тополями, кленами и липами. От бывшей школы для слаборазвитых детей осталось лишь здание, частью отданное в аренду под склады для коммерсантов, а частью — под мебельное производство. С северной стороны здесь действительно оказалось летнее кафе, обнесенное стальным заборчиком. Вокруг кафе разрослись акации.
Петьки Обухова в кафе еще не было — там вообще никого не было. Шашлычник еще только разводил мангал. Две официантки и бармен с сонным видом слонялись из угла в угол, обирая по углам паутину и протирая столы.
Потом народ стал потихоньку собираться, запахло шашлыками, а Петьки Обухова все не было.
Петька-Петух на завалинке протух! Я был готов порвать негодяя на части. Он сорвал меня из дома, а сам не пришел. И когда я уже уходил тем же путем в сторону улицы Волжской, то услышал позади себя свист. А услышав, обернулся, хотя с детства помнил, что оборачиваться на чужой свист — нехорошая привычка.
Обухов стоял возле кафе, расставив ноги, и махал мне рукой, так что пришлось возвращаться.
Петька первым, не дожидаясь меня, плюхнулся на пластиковый стул, к нему подошла официантка в зеленом сарафане.
Петька был в форме, и это меня удивляло. Явился в «доспехах», чтобы на него пялились изо всех углов.
Я поздоровался за руку и сел напротив.
— Прости, что опоздал, — пробурчал тот и снова обернулся к даме.
Та взяла заказ на карандаш и отвалила, виляя бедрами.
— Рассказывай, — потребовал Обухов. — Что за звонки, откуда им известен твой телефон?
Петька поражал меня своей циничной наивностью, как, впрочем, и дядя Вова Орлов. Я знал ровно столько же, как и они.
— Не переживай. — Петя откинулся на спинку стула. — В обиду не дадим…
— Да что ты говоришь! — ехидно заметил я.
— Будет сидеть, пока не подохнет…
— Приятно слышать. Зато теперь он знает мой телефон.
Петя повел глазами по сторонам, мельком взглянул мне в лицо и продолжил:
— Мы же их всех перебьем. По одному.
— Кого их, Петя? Очнись. Мы даже не знаем, кто за Пашей стоит. Они, может, контролируют весь город — неужели до тебя не дошло?
Обухов побежал глазами меж столов, словно он тоже находится на нелегальном положении. Это был страх. Потому мент, вероятно, и пришел в форме, чтобы хоть как-то подстраховать себя.
Водка прибыла в объятиях пива. Следом приехал шашлык в тарелках.
— Зря ты с этой анонимностью затеял. Толку, как видишь, никакого — один только шорох, — бубнил Петя.