Жила когда-то в столице одна баронесса по фамилии Розен. В монашестве — игуменья Митрофания. Кони уличил ее в подлогах с целью изыскания средств на пополнение монастырской казны.
Ещё было дело о великосветском игорном притоне гвардейского штаб-офицера Колёмина, а также дело петербургского мультимиллионера Овсянникова, обвиняемого в поджоге огромной паровой мельницы. Овсянников привлекался к уголовной ответственности по пятнадцати уголовным делам и столько же раз был «оставлен в подозрении». На шестнадцатый раз — при новом суде и новом прокуроре — был полностью изобличен и сослан в Сибирь.
Изобличен и сослан! Мультимиллионер! Полтора века тому назад…
Придя домой, я разделся и лег в постель, не говоря ни слова.
В соседней комнате беззвучно спала моя матушка Анна Степановна.
Глава 2
Так началась для меня суббота, одиннадцатого февраля, а в десятом часу того же дня я сидел в кабинете прокуратуры. Следователь был тот же самый, что ночью осматривал Мишкин труп, и звали его Дмитрий Геннадьевич Вялов. Фамилия, впрочем, абсолютно не вязалась с его профессией.
Следователю было за сорок. Под глазами мешки. Вороша на столе бумаги, он беспрестанно курил, роняя повсюду свой пепел.
— Не могу взять в толк, — удивлялся Вялов. — Привезли как человека, а он за пистолет…
Действительно, Кабана из кабака увезли от греха подальше. Но тот вытащил пистолет и начал стрелять, словно он в тире.
— Говорят, у него коттедж в частном секторе, — подумал я вслух.
— Коттедж? — Вялов уставился на меня.
— Разве же вы не знали?
— Впрочем, да, действительно…. в районе Майской горы.
— Поэтому я не хочу, чтобы обо мне знали раньше времени, — выдавил я из себя.
— В смысле?
Никотин и бессонная ночь лишили Вялова логики. Он не хотел понимать очевидных вещей.
— Где коттеджи — там братки, — рассуждал я.
— Ну… И что?
— При таком раскладе дожить бы до приговора…
Следователь елозил глазами по столу. Потом снова закурил, поднялся из-за стола и стал ходить по кабинету.
Я никогда не курил и был вынужден дышать канцерогеном. Хотя, если разобраться, это было абсолютной мелочью по сравнению с ночным происшествием.
— Выходит, что ты боишься, — подвел черту Вялов, насыщаясь дымом.
Я не спорил. Пусть думает что угодно, зато я исполню свой долг.
— Ты у нас кто? — рассуждал Вялов. — Ты у нас обычный гражданин. А показания гражданина в суде многого стоят. Твои показания для дела имеют принципиальное значение. Эти показания решающие.
Следователь вернулся в кресло.
— И все же мне хочется, чтобы обо мне не узнали раньше времени, — стоял я на своем.
— Тогда идем к прокурору…
Вялов раздавил сигарету в пепельнице и поднялся.
Пеньков Владимир Петрович, прокурор района, оказался не лучше следователя — ему хотелось показаний прямо здесь и немедленно. Мало того, он почему-то стал утверждать, что ночной стрелок Паша Коньков, будучи спортсменом-биатлонистом, за все время мухи не обидел. Прокурор произнес это так, словно Паша был в прошлом герой, и теперь этот герой оказался на осадном положении.
Было довольно странно слышать эту ересь от прокурора. Тем более что с утра я забежал к оперативнику Блоцкому, и тот рассказал мне, как полгода назад против Паши возбуждали уголовное дело, потом дело с помощью прокурора развалили, хотя светила Конькову целая пятилетка. Короче, о Паше тюрьма давно плакала горючими слезами.
— Что же нам делать с тобой? — мямлил картавый прокурор.
Я молчал.
— Бояться в общем-то нечего, — рассуждал прокурор. — Коньков за руками теперь.
— Я сказал о своих условиях, — стоял я на своем. — Абсолютная анонимность.
Слова попали в цель. Прокурор побежал глазами по книжным полкам.
— Где-то был у меня закон, — бормотал он. — Их же пекут как блины в Госдуме, а денег не выделяют…
Прокурор поднялся и пошел вдоль мебельной стенки. Словно бы наугад он выудил меж толстых томов тонкую кипу листов.
— Распечатка, — сказал он. — Один экземпляр. Но защита будет против нашего решения. Дело в том, что, по большому счету, это ведь нарушение прав обвиняемого — он же не будет знать, кто против него дает показания. Согласитесь, это не совпадает с конвенцией…
Перед глазами у меня вдруг мелькнул и пропал Миша Козюлин. Опер Блоцкий рассказывал, что Мишка умер сразу. Пуля пробила бумажник с денежными купюрами, потом сердце и ушла навылет. Зато прокурор пел теперь про защиту обвиняемого.