Он ухаживал за сошедшим с ума полковником, как мог. Кормил, и тот ел, поил, и тот пил. Тот, что раньше был Евгеничем, зарос бородой, но мыть и брить себя не давал, впадая в неконролируемую агрессию. С течением времени Дуров заметил странную деталь — от Снедалина не пахло, хотя должно было смердеть так, что… Но факт был таков — не пахло, и слава Богу, или кому ещё там, позволившему этому всему случиться. В Бога Дуров не верил, а в последнее время — просто стал богоненавистником.
Снедалин больших проблем не доставлял — майор держал его в их бывшей комнате. Линий поведения умалишённого офицера было три: качаться, словно маятник, сидя на стуле чаще всего, писать какую-то галиматью на стенах с помощью понятных только ему, Снедалину, символов и букв, сильно напоминавших Дурову старорусские, гораздо реже, ну, и агрессия — это если Дуров пытался достать его с чем-то своим. В суть этого всего Алексей не лез — человек скорбный разумом, поди, разберись что это. Да и ни к чему ему это.
Единственное, чего Алексей добился от него за эти годы — вернул ему навык посещения туалета, поскольку до этого был просто кошмар. Дурову и так выпало сомнительное удовольствие отчищать бункер от гниющих останков мертвецов и отмывать пол и стены от пятен, так что убирать за гадящим там, где его застала нужда, Снедалиным — через чур. И без того в бункере поселился такой запах, что беда. Правда, к нему Дуров со временем привык. Человек ко многому привыкает…
Текли месяцы, годы. Дуров сидел за пультами и мониторами. Он делал свою работу и не знал, что на самом деле он, Дуров — теперь один из немногих, кто представляет себе то, что творится под солнцем. Словно Агасфер, он был обречён на такую вечность, хотя и не знал об этом. Быть может — догадывался, но не знал. Как может человек не сойти с ума от такой жизни? У Дурова такая зацепка была, в отличии от Снедалина — он ждал. Он верил, что однажды помощь придёт. Когда, как — неясно, но придёт…
И он дождался! Хотя, честно надо сказать, Дуров рассчитывал немного на другое…
— И где же ваш соратник, Алексей? — подняв на Дурова глаза, положил ложку отец Зосима.
— Снедалин? — уточнил майор.
— Да. — кивнул батюшка.
Майор машинально вздёрнул руку, глянул на часы. Часы у Дурова были что надо — настоящая механика, турбийоны. По нынешних временам — просто богатство. Брат Софроний, от глаз которого сей факт не ускользнул, даже привстал за столом:
— А можно глянуть? — спросил келейник старца.
— На что? — удивился Дуров, собравшийся было что-то ответить старому монаху, но прерванный вопросом Софрония.
— На часы.
— Ну… пожалуйста. — с удивлением на лице ответил майор.
— Ух ты! «Ориент»! — загорелись глаза Сафрония. — Такие теперь…
— Софроний! — остепенил своего соратника отец Зосима. — Что-то не о том ты всё. Оставь человека в покое. Я вот про полковника спросил, а ты и ответить не даёшь. Сядь-ка.
Софроний, перекрестившись, покорно сел за стол.
— Простите, Алексей. Я ведь дурного-то не хотел. Просто такие часы теперь… — попытался оправдаться Сафроний, но батюшка снова осадил:
— Много чего теперь дивного, редкого и дорого. А люди дороже всего. Вот, рядом с нами тут офицер, до конца исполнивший свой долг и спасший от лютой смерти человека, который в свою очередь, и нас от таковой спас. От всех этих ужасов и кошмаров сущих душенька его и не выдержала. Моё сердце о нём болит, а твоё, Софрониюшка — о часах. Где же ваш полковник, Алексей? Проводите уж к нему!
— Так я что хотел сказать-то? — повернулся к старцу майор. — Плохое время сейчас — «пишет» сейчас Евгенич. А вот через часок, а то и два — милости прошу. Познакомлю. Вот только… особых чудес не ждите. Евгенич, он… странный человек. Так что…
— Пишет?! — переспросил отец Зосима.
— Ну я же говорил. — придвинулся к старцу Дуров, положив свои изуродованные руки на стол. — Пишет, рисует. На стенах, на потолке. Кстати, вы может быть, и разберётесь в его каракулях. Я — не в силах. И, возможно, увидев новых людей, да ещё священников, что-нибудь может у него тут и щёлкнет. — ткнул себе пальцем в лоб майор. — Так что, обождите чуток, отцы. А пока… расскажите хотя бы, как у вас получилось. Про наши дела я вкратце обрисовал, теперь, получается — ваша очередь.