— Воин стал свободен. Теперь — ты!
Первое, что увидел отец Зосима лишь только сознание вернулось в его бренное тело, были ошалевшие, полные слёз глаза верного Софрония. Сквозь ещё не остывшую грань мира, старающегося удержать душу старого монаха, не пустить её обратно из своей вязкой, нездешней субстанции в мир, принятый считаться реальным, лицо келейника показалось старцу невероятно огромным, заполнившим собою всё, что мог увидеть старик — а так бывает с людьми, даже и вполне здоровыми. Отца же Зосиму таковым назвать теперь можно было с большой натяжкой. Уж больно цепко ухватила старца «та» реальность, слишком долго держала она его в себе. Зрачки отца Зосимы разбежались почти до границ радужки, затем мгновенно сузились почти до точек. В изнеможении, со стоном старик снова закрыл их. Софроний же, нависший над своим любимым наставником как скала, лишь промычал что-то бессвязанное, и, перекрестившись, продолжал сверлить лик старца немигающим взглядом. Оба молчали, но для каждого причина молчать была разной. Старец — тот был просто без сил, языком пошевелить — великая тягота. Софроний же не мог осознать происходящего и, увидев, как старец открыл глаза, впал в ступор. За часы, проведённые у его ложа, он уже успел оплакать его не раз, возмутился такой несправедливости и смирился уже раз десять. И вот, для него свершилось чудо! А как назвать иначе? Отец Зосима пробыл в беспамятстве — не дыша! — более шести часов. Чудо, иначе и не скажешь. А когда чудеса происходят, не каждый найдёт слов, чтобы выплестнуть свои эмоции.
За время своего служения отцу Зосиме, брат Софроний настолько проникся любовью к старику и важностью его миссии, что не представлял себе исхода её таким, что старца не станет. Он и не думал о такой возможности: отец Зосима, сама скромность, мудрость, уверенность, как может его не стать?! К тому же известно — теперь не умирают, а тяготы и лишения их пути вроде бы остались позади. С Божьей помощью и чудотворным старцем они достигли искомого, исход — вот он, рядом, и тут… Кто ж выдержит такое?! С последним вздохом старца мир брата Софрония рухнул. Словно крохотного младенца, кровиночку свою, нёс на руках бездушное, невероятно лёгкое тельце старика брат Софроний из той злосчастной комнаты вон. Лишь пустота в глазах молодого монаха, а более и ничего. Ему бы рыдать, да в душе такая пустота, словно вымели её начисто добросовестные монастырские трудники перед великим праздником. И всё бессмысленно, глупо, несущественно теперь; сама жизнь его, Софрония, не имеет смысла, нет фундамента, лишь трещины, лишь пустота. Так значит вот как посетил Ты его, Господи! По грехам; дал цель — и подрубил крылья, когда она уж вот; дал жизнь во славу Свою — и прибрал в самый ответственный момент! Бог дал, Бог взял! К чему её подобие Софронию?! Упокоить любимое тело — и прочь, наверх! Софроний не Глеб, его достоинств в нём нет, одно лишь — любовь к старцу, и что теперь?! Избрать долю брата, встретить лицом к лицу страшное, неминуемое, и отдать её, так отдать, как отдал брат Глеб… Брат Софроний уже укрепился в таком решении, но словно привязанный или приклеенный чем-то прочным, никак не мог оторваться от тела любимого старца. И рыдая над ним, вдруг подумал: а что бы сам отец Зосима сказал ему, явись он вот сейчас в чудесном сиянии? Ведь призраки — они реальны… Но нет, это не может быть с отцом Зосимой, как?! С любым, наверное, может; но только не с ним! А решения такого старец вряд ли бы одобрил. Глянул бы прищурившись, как бывало — не осуждающе, нет — и сказал бы: «Что ж это удумал ты, отрок?! Видано ли сие: на смерть обрекаться?! Тяжкий, тяжкий грех! Грех грехов! И кто говорит?! Монась!!! Ступай-ка, подумай зрело: для того ли Господь — Батюшка дар жизни тебе преподнёс, чтоб ты с ним так, с даром Божиим?! Нет бы о деле радел; дак нет же — на худое врагу поспешествуешь! Ниии, и слова не скажи мне! Ступай!!!». И топнул бы ногой своей, этак вот… Эх, тяжко как без доброго напутствия твоего, отче! И словно сам отец Зосима незримо подталкивал его, Софроний вдруг прозрел: да что ж это он! Отдал жизнь за други своя брат Глеб, внезапно оставил сей мир старец — Софроний остался один. Один из тех, кто нёс чудесную книгу, исполняя древнее пророчество неведомого монаха. «…он один, пока не явятся с востока те, что ходят по ветрам.» Так вот чьё одиночество предрекает книга, вот кому выпало встречать неведомых «ходящих по ветрам»! Сколь прозорлив был старец, растолковав своим спутникам истинный смысл замысловатых строк! И как же можно предать его, выбрав простой и бесславный путь — путь самоубийства?! Для того ли страдал сарик, терпел лишения; для того ли попрал толпы нечисти святою молитвой своей?! Нет, нет же!!! Он, Софроний, недостойный, принял эстафету старца своего, таков промысел Господа. А у Господа не бывает пустого, бессмысленного.