Выбрать главу

Хью Хауи

*

ОЧИСТКА-2

ТОЧНЫЙ РАСЧЁТ

*

Перевод sonate10

ред. Серёжки Йорка

1

Она хранила свои вязальные спицы в кожаных футлярах — деревянные палочки одного размера лежали попарно бок о бок, похожие на тонкие косточки запястья, обтянутые сухой старой плотью. Дерево и кожа. Предметы, передающиеся из поколения в поколение, безобидные приветы предков, безвредные, как детские книжки или деревянные статуэтки, умудрившиеся пережить восстание и чистку. Каждая пара словно бы служила свидетельством существования мира, отличного от её собственного, мира, в котором здания стояли на поверхности земли, как те руины, что виднелись за серыми безжизненными холмами.

После долгих колебаний мэр Дженс выбрала подходящую пару спиц. Она всегда подходила к этой задаче очень ответственно, зная, что правильный выбор имеет огромное значение. Выберешь слишком тонкие — вязать будет трудно и свитер получится чересчур плотным, тесным. Выберешь слишком толстые — и вязаное полотно будет рыхлым, с большими дырками, станет просвечивать насквозь.

Выбор сделан, деревянные косточки вынуты из их кожаного запястья. Дженс потянулась за большим клубком хлопчатобумажной пряжи. Трудновато поверить, что из этого мотка кручёных волокон её руки могут сделать нечто упорядоченное, нечто полезное. Она поискала конец пряжи, размышляя, что же из всего этого выйдет. Сейчас её будущий свитер существовал лишь в виде замысла да мотка пряжи. А до этого он был светлыми волокнами хлопка, цветущего на подземных фермах; их вытянули, очистили и спряли в длинные нити. Если проследить ещё дальше, то сама сущность хлопка — это порождение тех душ и тел, что упокоились в почве и питают корни собственной плотью под ярким светом мощных оранжерейных ламп.

Дженс покачала головой: вечно она думает о всяких мрачных вещах! Чем она старше, тем чаще ум её обращается к смерти. О чём бы ни раздумывала, в конце — всегда смерть.

Она ловко, отточенным движением обернула конец пряжи вокруг спиц, а пальцами натянула нить так, что она образовала треугольник. Острия спиц то и дело ныряли в этот треугольник, набрасывая петли будущего полотна. Это она любила больше всего — набирать петли. Ей всегда нравилось начинать. Первый ряд. Из ничего вырисовывается нечто. Руки сами знали, что делать, смотреть на них было не нужно, поэтому мэр подняла глаза и увидела, как утренний ветер гонит клубы пыли по склонам холмов. Небо сегодня заволакивали низкие зловещие тучи. Они, словно обеспокоенные родители, нависали над маленькими облачками мятущейся пыли, которые походили на разыгравшихся детей: носились вприпрыжку, кувыркались, проваливались в расщелины, вскарабкивались на возвышенности, залетали в складку между двумя холмами, где разбивались о два мёртвых тела. Шаловливые сгустки пыли были сродни этим двум горкам праха, медленно переходящим в мир призраков, возвращающимся в страну тумана и детских грёз.

Мэр Дженс уселась поудобнее в своём пластиковом кресле и принялась наблюдать за переменчивыми ветрами, играющими в запретном внешнем мире. Её руки сами собой превращали нити в ряды петель, надзор им был нужен только изредка. Она видела, как по временам пыль несётся на сенсоры Шахты сплошной стеной, и при каждой такой атаке женщина содрогалась, словно от удара. Это зрелище всегда было очень неприятно, но особенно трудно было его выносить на следующий день после очистки. Каждая новая пылинка, затуманивающая линзы — словно пощёчина, словно чья-то грязная лапа, хватающая нечто незапятнанное. Дженс помнила, каково это. И сейчас, спустя шестьдесят лет, она иногда задавалась вопросом: а не больнее ли ей смиряться с этим насилием — насилием грязи, тоже ведущим к телесным жертвам, пусть и другого рода?

— Мэм?

Мэр отвернулась от мёртвых холмов, давших приют погибшему шерифу. Около её кресла стоял помощник шерифа Марнс.

— Да, Марнс?

— Вы просили вот это.

Марнс положил на столик три желтоватые папки и пододвинул их мэру. Столик носил на себе следы ночной пирушки — пятна от сока с налипшими на них крошками. Народ праздновал очистку. Дженс отложила вязание и нехотя протянула руку к папкам. У неё сейчас было только одно желание: чтобы её оставили наедине с пряжей и спицами, чтобы дали подольше полюбоваться на то, как петли и ряды образуют нечто новое. Ей хотелось насладиться тишиной и покоем этого незамутнённого рассвета, прежде чем грязь и годы затуманят его, прежде чем проснутся жители верхней части Шахты: потянутся, протрут глаза, прогоняя с них сон, смоют с лиц признаки вчерашнего разгула, а с совести — пятна, сгрудятся вокруг неё, их мэра, рассядутся в пластиковых креслах и тоже начнут наслаждаться зрелищем.