– У меня супруга тоже такими играми балуется. Вырядятся не пойми кем и бегают по лесу с луками да посохами. И, главное, никто кикиморой болотной не назовётся, что ни страшила, то ёльфа.
Тут он осёкся, видимо, соотнеся свои последние слова и мою невзрачную внешность, и смущённо замолчал. Я, конечно, обижаться и не подумала. Не красавица, да. Зато порадовалась, что разговорчивый водитель сделал паузу. Было о чём подумать. Получается, он решил, я играю в лесавку, и никакой магии. Удачно.
Дорога тем временем вывела нас на удобную площадку, где и несколько машин легко разместились бы, и пошла забирать влево, уходя вниз.
– Всё, приехали! – Геннадий пристроил машину на крохотном пятачке, будто специально предназначенном для стоянки, и заглушил двигатель. – Дальше придётся своими ножками. Сирх, он, как и любая гора, почтительность любит.
Сирх, значит? Первый раз слышу. А всё самое интересное на вершине, стало быть. Да это не страшно – мы не так уж и далеко от нужного места. Минги-Тау куда выше. И величественнее. Отсюда, со склона Сирха, Великая Гора предстаёт во всём великолепии, и тяжёлое, размеренное дыхание исполина вполне ощутимо. Чувствуется, что его сон снова безмятежен. Сабий неплохо потрудился, отвлекая тьму. Ого! А мы ж совсем в другой стороне на ночлег останавливались. Это куда же нас занесло по переходам подгорным? Выбралась-то я из укрытия на склон именно этой горы. Как её… Сирх. И нет здесь никакой речки, ни ущелья, по которому мы до ночи со злыднями топали.
– Бывала здесь раньше?
Отрицательно мотнув головой и честно признавшись, что занесло меня на Сирх случайно и прежде даже слышать о нём не доводилось, я, кажется, несказанно обрадовала своего провожатого. Геннадий воодушевился и до конца подъёма уже не замолкал. Оказывается, Сирх куда как древнее Минги-Тау. И когда-то был на Кавказе самой высокой горой. В те далёкие времена жил на его вершине колдун могущества немалого, больше всего на свете ценивший знание. На власть и богатство этому чародею было наплевать. Он удалился от мира, от людей, наблюдал движение звёзд и размышлял о вечном. И вот надумал он проникнуть в тайну будущего. Возжелал создать Книгу Судеб, где каждый день грядущего для каждого живущего был бы запечатлён в своей определённости. Однако что-то пошло не так. Какие силы удалось пробудить чародею, легенда умалчивает. Но ходят слухи, что и по сию пору он сидит над своею Книгой на вершине Сирха, не в состоянии оторваться от созерцания картин завтрашнего дня. Каменным истуканом застыл чародей. В камень обернулись и страницы его творения. Но любой, прикоснувшийся к этому камню, неотвратимо изменит свою судьбу, ибо нет ничего раз и навсегда предначертанного. Впрочем, к добру или худу окажутся эти изменения, знать никому не дано. А потому и пускаются на этот отчаянный шаг лишь те, чья жизнь совершенно невыносима, кто готов на всё, лишь бы изменить настоящий порядок вещей.
– Но мне свою судьбу менять ни к чему, так что я так, только посмотрю, – заключил Геннадий, даже не запыхавшись, хоть подъём и вышел довольно крутым. – А ты, давай, поосторожнее. Не то чтобы я во всё это верю. Но с чего-то же легенда пошла.
Ещё бы ей не пойти, легенде этой! Здесь, на вершине Сирха, обнаружилось настолько мощное средоточие силы, какого я и вблизи Минги-Тау не ощущала. То есть Великая Гора окружена магией, она словно бы источает её. И, разумеется, там достаточно рассеянный фон. А тут вся мощь, сколько её ни на есть, в точку собралась. На склоне-то вообще ничего не чувствовалось. Так-так, и откуда эта энергия бьёт? О, кажется, подходящая груда камней. С виду обычная россыпь плоских обломков. Рваных, шероховатых, кое-где тронутых лишайником. Но меня аж шатнуло в их сторону. Ровно кто-то за ниточку дёрнул. Надо бы каждый осмотреть внимательно, но, сдаётся мне, что-то по-настоящему важное в самом низу таится, под камнями, а не среди них.
На книгу это нагромождение осколков древней породы совершенно не похоже, но, может быть, если как следует поискать… И я ринулась осматривать основание каменной груды. Кажется, Геннадий что-то предупреждающе крикнул. Но яростный порыв ветра подхватил его слова и унёс куда-то далеко-далеко, оставив лишь слабый отголосок «…да!». И застыл человек недвижным изваянием. И резче стали краски. И взметнулись камни, истончаясь, вытягиваясь в гигантские свитки, испещрённые рисунками-иероглифами так густо, что те, теснясь, наползали друг на друга, толкались, приходили от этого в движение, так что вся поверхность свитков казалась усеянной мириадами ползающих насекомых, копошащихся на чём-то съедобном.