– Так мы сами не поняли, – подхватился леший с жёлтой лентой. – Щустрик мимо пронёсся, только и бормотнул, что о девице на входе и о том, что самой ей ни в жисть под гору не попасть. Мы и пошли посмотреть, что да как. А она уж тут как тут, да ещё и на вопросы не отвечает, чушь какую-то несёт.
Я припомнила свои «ответы» и только хрюкнула.
– Ну, извините, привычка.
В этот момент дверь с треском распахнулась, впуская слегка помятую, но весьма бодрую кикимору с флейтой наперевес. Она шумно икнула, смахнула слезинку и рухнула на предусмотрительно отправленный Блажеком в её сторону топчан.
– Он мне снова снился, вот же пакость какая! – кикимора воткнула флейту в основательно растрёпанный пучок на голове и наконец заметила меня. – О! Новенькая! Имей в виду, Сьефф мой! Лапы к нему не протягивать!
И на этой категоричной ноте вновь прибывшая стекла с топчана на пол, устланный пушистым лапником неизвестного мне происхождения, и сладко засопела. Я осторожно подобрала упавшую челюсть и без слов воззрилась на Ньярку. Но та только рукой махнула: дескать, обычное дело, не обращай внимания. Но как раз это было очень затруднительно – флейта выскользнула из торчащих во все стороны волос и, зависнув в воздухе, принялась напевать негромкую, но проникновенную мелодию. Она словно бы жаловалась на что-то и одновременно радовалась, была счастлива и грустна. Как такое может быть? Не то, что флейта сама, – и не такое видывали. А как такие противоречивые чувства одновременно в ком-то сосуществовать могут?! Ведь кто-то же эту мелодию сочинил, музыкальный инструмент способен самостоятельно исполнить лишь те вещи, которые ему знакомы.
– Мав, у нас сегодня ещё тихо, – просветил Лешек. – Обычно здесь куда больше народу собирается, и у каждого свои чудаканы в голове.
– Вот-вот, – подхватил Блажек. – Представляешь, как у нас весело!
"Скорее, шумно", – подумала я, но вслух спорить не стала. Хотя уточнить всё же не преминула:
– А что за Сьефф такой? Первый сердцеед питомника?
От дружного гогота трёх лужёных глоток чуть крышу не снесло, стены так точно содрогнулись. Я и подумать не могла, что полудница может превзойти леших пусть не в громкости, но в пронзительности издаваемых звуков. Это был даже не смех – это была совместная истерика. Понятно, я сморозила глупость. Но отчего-то же хозяйка флейты, не проснувшаяся даже от оглушительных раскатов хохота, сочла нужным меня предупредить?
– Всё-всё-всё, – всхлипывая, замахала руками на едва успокоившихся друзей Ньярка, – так мы до ночи не договоримся. О Сьеффе сама эту пьянь с утра расспросишь, она только счастлива будет.
– Пьянь?!
Час от часу не легче! Всегда считала, что спиртное в любом учебном заведении под запретом.
– Да не дёргайся, – Блажек накинул на спящую пушистое одеялко, в которое та незамедлительно завернулась. – Это её от Чёрной лужи так развезло. Есть у нас такое место, где испарения глюки разные вызывают. А Живка как раз сегодня там комаров ловила на опыты. Ну и…
– Ага… комаров… - многозначительно вставил Лешек. – Больше слушай. Зачастила наша Жи к Чёрной луже. Не догадываетесь, зачем? Ей же там виде-е-ения бывают!
Лешек поднял вверх указательный палец да так и застыл, дожидаясь, пока до нас дойдёт его мысль. Мысль не дошла, заплутав по дороге, и оратору пришлось отмереть для пояснений.
– Тьфу на вас! Ей там сны снятся с участием обожаемого злыдня. Она ж рассказывала. А вы уши развесили – «комары… комары…».
Полудница метнула на болтуна гневный взгляд, а я снова впала в ступор. Злыдень?! Здесь?!
– Так, это долгая история, расскажу, никуда не денусь, но у нас есть более насущные вопросы, – Ньярка всё ещё не оставляла надежд призвать нас к серьёзности. – С чего Щустрик вообще отправился новенькую встречать? Вы что-то подобное помните?
Лешие синхронно мотнули головами: нет, не было такого.
– Может, всё оттого, что с людьми много общалась? Вот мне и не доверяют? – я рискнула выдвинуть наиболее тревожащее меня предположение.
Потому что с этой частью своей жизни я бы при всём желании ничего не смогла поделать. И в память о мамке, и просто потому, что я это я – наполовину человек, наполовину нечисть лесная. И хотя сама себя причисляю не к человеческому роду, а вовсе даже наоборот, с кровью не шутят – есть во мне людское начало, и всё тут!
Но, к моему облегчению, полудница отмахнулась от этих слов, как от ерунды какой.