Четыре столетия промчались, как не бывало. Подгорье ожило стараниями тех, кто некогда ушёл за Туман. Ожила и навия. Очнулась, выбралась на волю. А по её накидке стекали едкие потёки. Дальше дело известное. Дитя той навии пришло в наш мир, отмеченное давним гневным словом. Мать очень быстро угасла, развеялась серым туманом. А своему племени злыдень, получающий сторицей от любого недоброго действа, разумеется, был не нужен. Его и вышвырнули. Хорошо, навье племя живуче. И он каким-то чудом дожил до встречи с шишигой.
– Выходит, я трижды умудрился избежать небытия. Не мог обитатель Подгорья с навией сойтись. Не было шансов у навии меж двух миров уцелеть. Не должно было выжить дитя. А вот поди ж ты… Потому и досадовать не о чем. И ты не сожалей. Твоя флейта мудрее тебя. Она споёт ещё множество красивых мелодий. И в этой музыке мы будем жить.
Сьефф, вопреки своему обыкновению, говорил довольно мягко, не дразня, а утешая. И от этого даже мне хотелось разреветься. А уж у кикиморы и вовсе губы задрожали, она зло прищурилась и сказала, как плюнула:
– Что за бред?! Нигде вы жить уже не будете. Нигде! – и добавила издевательски: – А уж торо-о-опитесь, будто за вами шершни гонятся. Нет чтоб сесть да подумать, упёрлись баранами: «Иначе никак! Иначе никак!». Так надоело быть?
Живка, вскочившая на камень во время этой сердитой речи, фыркнула и повернулась ко всем спиной. Так и стояла, словно решая, сбежать или остаться.
Злыдень недоумённо покосился на меня. Я только развела руками. А нечего сопливые разговоры затевать. Как будто этим можно утешить!
Глава двадцать восьмая, в которой за разговорами наступает ТотСамыйЧас, а лесавка понимает, что отвертеться не удалось
Сьефф, похоже, так и не понял, что в его словах разозлило кикимору. Но попытки быть помягче оставил, язвительно заметив, что шершни были бы куда меньшим злом, чем некоторые с болотной тиной вместо мозгов. Живка, пыхая негодованием, развернулась, готовая высказать всё, что накипело, но теперь уже злыдень, игнорируя разгневанную кикимору, обратился к Ньярке с каким-то вопросом. Справа, из травы, донеслись сдавленные всхлипы, настолько неожиданно, что я аж вздрогнула и пристально всмотрелась, отыскивая источник странных звуков. Ой, про Тхиасса и забыла! А он там смехом давится, наблюдая, как… как что? Почему-то на ум пришло «милые бранятся, только тешатся». Но ведь это же не так? В смысле, какой из злыдня «милый»? Да и с чего бы ему вообще на Живку внимание обращать?
Подруга моя ещё немного пофыркала, посидела на камне, легко касаясь пальцами одной руки искрящейся пены источника, и всё ж таки подошла к друзьям. Её, умостившуюся рядышком, незаметно втянули в разговор, и вот уже кикимора до хрипоты спорит, доказывая, что по всем приметам нынешняя осень будет грибной, но маслята не уродятся. Живка размахивала руками, что-то рисовала в воздухе, высмеивала Лешека с его утверждением, что маслят всяко будет богаче, чем сыроежек… А у самой в глазах нет-нет да и мелькало что-то стылое, больное. Она смаргивала, и тень исчезала на время.
Я повернулась к Тхиассу. Хотелось задать одновременно тысячу вопросов и не говорить ничего. Просто помолчать. И услышать его версию – почему он так спокоен, когда осталось времени всего-то до темноты. Ладно, Сьефф. Тот объяснил, что прожитый век для него нежданным чудом оказался. А Тхиасс? Неужели ему честно-честно всё равно?
Вопросы не желали складываться в слова. А злыдень не желал слышать несказанное. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы его окликнуть. Но едва я собралась с мыслями, как из-за деревьев показались наставники. Пора?!
Шишига была мрачнее тучи, что не могло не настораживать. До чего они там досовещались, если госпожа Пульмонария настолько недовольна результатами? Не тратя времени, леший, кикимора и хухлик рассредоточились так, что образовали вокруг меня ровный треугольник, а шишига потребовала, чтоб Сьефф прямо сейчас передал мне силу, полученную от амулета. В общем-то, в самом механизме такой передачи ничего сложного. Просто к ней нечасто прибегают, потому что вместе с привнесённой силой обычно уходит и собственная, а восстановление происходит уж слишком медленно. Так что отдающий ещё сто раз подумает. Но в нашем случае полное магическое истощение злыдней роли уже не играет.
Если Сьефф и удивился, что наступления ночи решили не ждать, то виду не подал. Легко приблизился, протянул руку, помогая подняться – а я ж так и сидела в траве, таращась на шишигу, – и крепко сжал мою ладонь в своих. Так холодно мне даже в ледяной пещере не было! Вот чудеса! Я-то думала, меня в жар бросит. Так обычно бывает, когда силу от земли берёшь или от дерева. А тут ощущения скакали от противного озноба до не менее противной иллюзии тепла, накрывающей в лютый мороз. Злыдень всё не выпускал моей руки, сверкая багряными искрами глаз. И когда мне уже почудилось, что я окончательно превращусь в сосульку и загадывать желание радужнице будет некому, Сьефф смешно, по-птичьи склонил голову к плечу и поинтересовался, как я себя чувствую. Как, как… Зубы даже чечётку выбивать отказывались. Челюсть просто не разжималась, так всё свело от холода. Он ещё пару мгновений всматривался в меня и наконец отдёрнул руки, вскидываясь на шишигу: