Возможно, – признал он потом в разговоре с матерью, – надо было взять топор поменьше, да и дерево выбрать потоньше.
Однако то, что он сделал, весьма примечательно.
Когда дерево придавило ему ногу, он при помощи топора раскопал под ней яму и выбрался, а еще отрубил ветку, чтобы опираться при ходьбе, ибо кости были переломаны. И каким-то образом он доволок до дома и себя, и тяжеленный топор, ведь металл в их горах – бооольшая редкость, и топор можно было только обменять или украсть, неужто бросишь его ржаветь.
И вот прошло два года. Мать Одда вышла замуж за Толстяка Альфреда, в трезвом виде вполне славного малого, однако он уже имел трех сыновей и трех дочерей от предыдущего брака – первую жену убило молнией, и времени на приемыша-калеку у него не оставалось, посему Одд все больше пропадал в лесах.
Одд любил весну, когда в долину сбегали водопады с гор, и лесные поляны пестрели цветами. Он любил лето с его ягодами и осень, когда поспевали орехи и мелкие дикие яблочки. А к зиме относился довольно прохладно. Зимой односельчане просиживали дни в Доме собраний. Мужчины жевали корнеплоды и соленое мясо, боролись и бездельничали, пели и спали, просыпались и снова боролись, а женщины, качая головами, шили, вязали и штопали дырки.
К марту сильные холода кончались. Снег таял, реки освобождались от ледяного плена, и мир вновь становился самим собой, будто скинув морок.
Но в том году…
В том году зима застряла над фьордом, как инвалид, не желавший отдать концы. Один серый день сменялся другим, а лед и не думал смягчить гнев на милость; мир оставался все таким же недружелюбным и холодным.
Односельчане стали срываться друг на друга. Они торчали в одном помещении нос к носу вот уже четыре месяца. Мужчинам давно пора было готовить галеру к походам, женщинам – расчищать землю для посадок. Игры стали опасными. Шутки злыми. Драки небезобидными.
Вот почему однажды ночью в конце марта, за несколько часов до рассвета, когда мороз был крут, а земля тверда, как сталь, когда Толстяк Альфред, его дети и мать Одда еще спали, Одд надел свои самые теплые, самые толстые одежки, стянул висевший на стропилах дома Толстяка Альфреда кусок копченого лосося и тигель с горстью тлеющих углей из печки, а еще взял второй по величине топор отца, и пристегнув его к поясу кожаным ремнем, похромал в сторону леса.
Снег лежал глубокий, плотный, покрытый толстой хрустящей коркой. По такому и мужчине на двух здоровых ногах идти нелегко, а для мальчишки с одной здоровой ногой, второй никуда не годной и с костылем всякий холмик кажется горой.
Одд пересек замерзшее озеро, которому давным-давно пора было растаять, и углубился в чащу. Дни стояли такие же короткие, как в середине зимы, и хотя время едва перевалило за полдень, когда он добрался до хижины отца, совсем стемнело.
Дверь завалило снегом. Чтобы попасть в дом, пришлось разгребать его деревянной лопатой. Он подкормил тигель щепками и раздувал, пока не увидел, что можно переложить угли в печку, где лежали сухие старые поленья.
На полу он нашел кусок дерева чуть больше кулака. Хотел бросить в очаг, но пальцы нащупали вырезанный завиток, и Одд отложил его в сторону, чтобы рассмотреть при свете. Набрал в сковородку снега, растопил над огнем и поел копченой рыбы, запив горячим бульоном.
Хорошо здесь. Есть одеяла в углу и набитый соломой матрас, и можно представить, что в доме до сих пор пахнет отцом, и никто не обзовет его калекой или идиотом, поэтому, убедившись, что огонь продержится до утра, он заснул вполне счастливым.
Глава вторая
Лис, орел и медведь
Это был огромный бурый медведь. Его передняя лапа застряла в дупле.
Одда разбудило какое-то царапанье снаружи. Он вскочил, в голове закрутились мысли о троллях и сказочных чудищах, и еще одна: «Хоть бы не медведь». С этой мыслью Одд открыл дверь. На дворе был ясный день, значит, проспал он долго, а на снегу, вызывающе глядя на него, стоял лис.
У него была узкая морда с острыми, торчком, ушами и хитрым, себе на уме, выражением. Он поймал взгляд Одда и подпрыгнул, будто красуясь, потом немного отбежал назад, остановился и оглянулся. Он был красно-рыжим, как пламя, этот лис. Он вернулся на пару шагов, пританцовывая, снова скакнул вперед и обернулся к Одду, явно приглашая следовать за ним.
Животное действует по плану, отметил про себя Одд. У него самого никаких планов не было, кроме одного: никогда не возвращаться в деревню. Опять же, не каждый день лисы зовут тебя прогуляться.