Реанимация Морозовской клиники ввиду крайней тяжести состояния отказалась ее принимать, и она попала в отделение реанимации новорожденных. Отдав мне ее вещи, сказали на следующее утро, к семи часам, привезти все ее медицинские документы и выписки.
Младшая от пережитого страха словно дара речи лишилась, смотрит на меня, а в глазах – ужас. Чтобы не пугать ее еще больше, я старалась не плакать.
Вышли мы оттуда около полуночи. Одной рукой держу Тууйку, в другой – Кюннэйкины кроссовки, одежда ее – у Тууйки под мышкой. Идем, а куда – не видим. Горе глаза залепило. Три раза больничную ограду кругом обошли, а ворот не увидели, спасибо охраннику – показал, где выход.
На улице долго ловили такси. На наше счастье, остановилась одна машина. Водитель – мужчина лет сорока – согласился довезти нас по сходной цене, хотя Южное Бутово – не ближний свет. «Что это вы так поздно с ребенком тут ходите? Небезопасно это», – сказал он. В ответ я ему все рассказала – что у меня дочка в реанимации Морозовской клиники, что мы оттуда идем. Выслушав, он вдруг сказал: «Дайте я сейчас жене позвоню. Сколько вашей дочери лет?» Я подумала, что его жена там работает, а он к ней во время ночного дежурства заезжал, и тут мы подвернулись. Даже появилась мысль: вдруг удастся что-нибудь разузнать о Кюннэй, как она там…
А наш благодетель, закончив разговор, повернулся ко мне: «Моя жена сейчас на Украине. Сказала передать вам, чтобы вы свою дочь подальше от больниц держали. Современная медицина ей ничем не поможет. Она человек тонкого плана». Услышав это, я онемела. В многомиллионном мегаполисе нарваться среди ночи на такого таксиста! Чего только не случается в жизни…
В ту ночь я толком не спала, а рано утром приехала в больницу со всеми документами, как мне было велено, но принявший меня врач даже не взглянул на них: «Странная ночь сегодня была, очень странная… И вот что я вам скажу: медицина вашему ребенку ничем помочь не сможет. От врачей вам толку не будет. В мире есть много такого, о чем мы сейчас понятия не имеем – тонкий план, тонкий мир… Но дочку вам лучше сегодня же забрать. Напишите отказ». У меня голова пошла кругом: то ночной таксист, то вот этот реаниматолог – они что, сговорились все?
Передала принесенную с собой дочкину одежду медсестрам, и вскоре Кюннэй вышла ко мне как ни в чем не бывало. Смотрю – у нее синяки на руках. «Ночью меня кожаными ремнями к кровати привязали, – сказала она. – А утром ремни оказались развязаны. Кто развязал, когда – они так и не поняли. Никто не подходил, никто до них не дотрагивался. Напугала я их. Две санитарки из-за двери за мной подглядывали. Боятся…»
Как же туго были стянуты эти ремни, если у нее на руках остались такие следы!
А дочь продолжала: «Я опять была там, у арки. Снова стояла в очереди, и когда подошла к тому человеку с плащом, он рассердился: „Я тебе в прошлый раз сказал – рано пришла! А ты опять здесь? Непослушная какая! Явишься еще раз – назад не отпущу, поняла?“ Я так испугалась, когда он это сказал!»
Написав отказ, я в тот же день забрала ее из больницы. Она была очень этому рада.
Оставаться после этого в Москве не было смысла, и мы решили вернуться в Якутск. В Якутск, который Кюннэй после комы совершенно позабыла. Перед возвращением я показывала ей в интернете городские виды в надежде, что она что-нибудь вспомнит, но когда мы приехали к нашему дому, она не смогла вспомнить ни этаж, ни номер квартиры. А войдя в свою комнату, открыла шкаф с одеждой и рассмеялась: «Вы, оказывается, совсем меня не любите» – ей разонравились наряды, которые она раньше очень любила.
У нее после комы и в еде вкус резко изменился.
Для нас настали тяжелые времена. Кюннэй по несколько раз на дню теряла сознание – падала внезапно как подкошенная. По моему настоянию она ходила по дому в шапке, а я от отчаяния даже подумывала, не купить ли нам строительную каску.
Потом началось уму непостижимое. Девочка моя стала издавать странные утробные звуки. А в моменты, когда она была без сознания, на ее теле проступали необычные изображения – кожный покров изнутри будто чем-то наливался, набухал, алел, образуя невиданные узоры или письмена, которые потом через полчаса-час бесследно исчезали. Так мне пришлось поверить в то, о чем я раньше не задумывалась. И еще… Через несколько дней после возвращения из Москвы Кюннэй пожаловалась, что не может ни сидеть, ни лежать на нашем диване – какая-то сила сбрасывала ее оттуда. Вскоре, впав в транс, она извлекла из него сломанную надвое иглу – будто из стога сена! «Я должна выбросить это в воду», – сказала она. Взяв из рук дочери обломки иглы, положила их в пластмассовый контейнер от фотопленки «Кодак», и мы поехали к реке.