«Неужели правда? — подумала Дорка, — Молодец Надька, что мешки заставила взять».
— Смотрите, смотрите!
Все повернулись к окнам. Солнце с запада освещало открывшееся людям море, оно серебрилось небывалым цветом, тяжелые волны несли к берегу рыбу, она выпрыгивала из воды. Сверкала на мгновение и опять сливалась всплошную серебристую массу. Трамвай остановился, все выскочили и побежали к берегу. Он весь был усыпан мелкой тюлькой. Люди сначала набирали ее, потом выбрасывали, заходили подальше и набирали покрупнее, живую, скользкую... Падали, теряли; как полоумные, сбрасывали с себя одежду; мастерили тару под улов. Не стесняясь, женщины снимали трико, затягивали в них резинки и, набив рыбкой, забрасывали их на плечи. Мужчины, обезумев от счастья, связывали кальсоны и рубахи. Дорка боялась за Вовчика, чтоб его не затоптала эта озверевшая толпа. Надька была уже по грудь в воде, махнула прихваченным из дома мешком, и аппетитная сарделька сама утрамбовывалась в нем, вода сливалась в небольшие дырочки. Дорка ждала подругу на берегу, загребала кильку ногами и придерживала сумки, чтобы не украли. Вовчик аж дрожал от возбуждения. И икал. Через час всё, что можно было затарить, они забили рыбой.
— Баба Катя нас простит, как увидит эту красоту, она умница. А ты бы, Дорка, штаны сняла, как эта баба?
— Я в трусах хожу!
— Твое счастье, а то бы я с тебя их сняла. Тары бы могло не хватить.
— Ты лучше это сначала допри.
На остановке стояла раздетая здоровая тётка с девочкой лет двенадцати в одних трусиках. Ей было стыдно, и она плакала. Надька с Доркой весело подмигнули ребёнку: «Сарафанчик твой отстирается, зато смотри, сколько в него и мамино платье набили». В переполненный вагон еле влезли, под ногами на полу валялось много мятой рыбы, запах ее никто не ощущал. Доехали быстро, теперь поскорее перейти железнодорожные пути Пересыпские, а на спуске пересесть в другой трамвай.
— Эй, извозчик, не гони! — подшучивала Надька, когда Дорка оказывалась впереди. — Лучше помоги.
Трамвая они так и не дождались. Шли пешком, часто останавливались передохнуть. Рук от тяжести не чувствовали. У ворот, как всегда, сидели старухи.
— А ну, бабки, тащите миски, угощайтесь рыбкой, — скомандовала Надька. Старух, как ветром, сдуло. Мужчины побросали домино, весь дом гудел, не веря своим глазам, когда Дорка вывалила на стол целый мешок. Вовчик захлёбывался от счастья, он был в центре внимания и уже, наверное, в десятый раз рассказывал о чуде, свидетелем которого был.
Вдруг всё взрослое население похватано вёдра, мешки, корзины и двинулось кто куда, к морю. Одни на Пересыпь, другие на Ланжерон. Поздно. Туда уже нёсся весь город. В Доркиной квартире все дружно, не произнеся ни слова, чистили, жарили и варили сардельку. Ели и опять чистили, и опять ели.
— Завтра сутра бежим за солью, — прервала тишину Надька. — Рыбу засолим и повялим.
— Девки, завтра соли не будет, — обреченно произнесла баба Катя, — она сегодня нужна. Давайте корыто, у кого сколько есть. Не хватит — с уксусом стушим. Да и так съедим.
Ночью бабе Кате стало плохо. «Ой, девочки, обожралась я, дура старая». Ее рвало, боли усилились, она еле дышала, бредила, приходя в себя, просила Бога забрать её поскорей, не мучить её девочек, внучка. Просила прошения у всех, потом затихала. Дорка с Надей не прилегли ни на минуту. Утром Дорка побежала в поликлинику, вызвана врача на дом. А Надя понеслась за солью. Как и предсказала баба Катя, соль исчезла из Одессы мгновенно. На базаре за неё ломили несусветную цену.
Одесситы наелись тюльки, казалось, на всю жизнь. Смотреть на неё никто не мог, но проходило несколько часов и обещания не есть до конца жизни, забывалось. Опять жарили, парили, варили. В городе только и говорили о рыбе, откуда столько? Версий выдвигалось множество.
На Соборной площади, где от собора ничего не осталось после 30-го года, кроме названия, после войны собирались бывшие солдаты, в большинстве инвалиды, играли в шахматы, домино, спорили о футболе, шепотом рассказывали житейские анекдоты, только своим проверенным корешам доверяли что-нибудь запретное. Если появлялся чужак, стоящий на шухере «поднимал громкий концерт». Все разом умолкали, выдерживали паузу. Лишь споры о рыбе продолжались. Ссылались на какие-то точные «сведения оттуда» с многозначащими закатываниями глаз к небу. И разносились они по городу быстрее морского ветра. Не было, наверное, ни одного двора, завода, парохода, самого захудалого куреня, где бы не обсуждали эти «сведения оттуда».