Мэрилин: Ты же не собираешься дарить ему эту дорогую ракетку???
Ник: И набор мячей. Это самое лучшее, что я могу сделать для него, после всего того, что он сделал для меня.
Эйвери: Ну, назови хоть что-нибудь!
Эми: Ник, ты хорошо знал нашего отца?
Ник: Знал ли я его!? Да, мы, дважды в неделю играли в теннис в течение стольких лет!!!
Эйвери: Десять! Десять долгих лет!!!!!
Эми: Так ты его знал или нет!?
Ник: Ну, не знал, в том смысле, в котором ты имеешь в виду. Ваш отец был скрытным парнем. Я уважал его за это.
Эйвери: Именно поэтому мы так долго оставались хорошими друзьями.
Эми: Уважал его за это?
Ник: Нет, не за это — просто за его индивидуальность.
Грегори: Вы же были большими друзьями, не так ли?
Мэрилин: Закадычными друзьями, ведь это так называется?
Ник: (неуверенно). Во всех отношениях…
Эйвери: Воры не могут быть друзьями…
Ник: Ну, мне надо бежать; я просто хотел оставить эти вещи для него.
Мэрилин: Благодарю за вашу чуткость к нему. Я уверена, что он бы по достоинству оценил ваш поступок.
Эйвери: Уже оценил. Спасибо дружище. Я никогда бы этого не забыл, если бы знал об этом.
Ник поворачивается и уходит. Эйвери подходит к гробу, берет ракетку и начинает бить по воображаемому мячу. Как только Ник уходит, появляется Дэйн Лукас. Она воплощение лучших качеств женщины. Высокая, стройная, холёная, одетая, как профессионал. Приход этой дамы сильно взволновал Мэрилин.
Мэрилин: Эми, пожалуйста, не уходи. Дэйн пришла.
Эми: Нет, нет, избавь меня от этого. Она ведь твоя подружка. Нам надо что-нибудь выпить. Пошли, Грегори.
Мэрилин: Эми! (Они уходят, оставляя Мэрилин наедине с Дэйн. Дэйн вплывает, подходит к гробу, останавливается и долго смотрит на гроб.)
Эйвери: Дэйн! Боже, я даже не предполагал, что она придет. Мой агент и друг, единственная, с кем я мог спорить обо всем, включая мою профессиональную деятельность. Дэйн, как никто другой, знала, что мне надо делать с моими произведениями, за исключением того, как на этом делать деньги. Она и Мэрилин внешне были расположены друг к другу, но под личиной дружелюбия, скрывалось что-то непонятное. Я не знаю, что это было и почему.
Дэйн: (обращается к телу). Боже мой, Эйвери, дурнее ты не мог придумать, как проколоть Паркером спасательную подушку. Я уверена, что ты сделал это нарочно! Как бы показывая всем, что ты жил с пером, и от пера умер. (Она тяжело вздыхает и поворачивается к Мэрилин.) Привет, Мэрилин! Как ты выдерживаешь всё это?
Мэрилин: Пока держусь, спасибо! Я считаю, что ты потеряла достаточно хорошего клиента.
Дейн: Лучшего и дорого мне друга. Их так мало можно встретить в этом мире.
Мэрилин: Или еще кого-нибудь, что нам тоже известно.
Дэйн: (заглядывая в гроб). Он выглядит достаточно хорошо, не правда ли? Так естественно, правда, чуть-чуть слишком расслабленным. Кажется, немного синеватый, особенно вокруг губ.
Эйвери: Признак кислородного голодания. Дэйн, у тебя было бы то же самое.
Дэйн: Но эта синева ему к лицу, не правда ли? Мэрилин, разве ты не согласна, что это ему к лицу? Сине — голубой, как вода в океане.
Мэрилин: Ты имеешь в виду, как на глубине? Что — то в этом роде.
Дэйн: Ну, я не знаю, был ли он глубоким или обычным представителем рода человеческого. Иногда он казался очень глубоким, ибо на вопросы, заданными им, часто невозможно было найти ответа.
Мэрилин: Возможно, это оттого, что он не знал, где их искать.
Дэйн: Или потому, что он сам не хотел этого. Мне надо было напирать на него сильнее, а я слишком легко отказалась от него. У Эйвери было много прекрасных рассказов, которые не были опубликованы. И теперь уж точно не будут. Он часами пересказывал то, что его волновало, прекрасные истории — откровения.
Мэрилин: О чём же они были?
Дэйн: Больше о себе, чем о ком-нибудь другом. Возможно, вообще о Человеке и мужчинах и, в частности, о себе. Он не имел привычку открываться до конца.
Мэрилин: Неужели это правда?
Дэйн: И ты задаёшь мне этот вопрос! Кому-кому, а тебе следовало бы знать об этом.