Мэрилин: Я не припоминаю ничего подобного.
Дэйн: Он ничего не писал: просто рассказывал их мне. Я знала, что он собирался записать эти рассказы.
Эйвери: Конечно, я собирался опубликовывать эти ужасные истории, хотя знал, что людям нравятся рассказы со счастливым концом. Я так много хотел сделать, и так мало было у меня времени. Я даже не представлял себе, как мало у меня времени. Если бы я только знал…
Мэрилин: (с сожалением). Если бы Эйвери хоть сказал или намекнул, что он собирается сделать.
Дэйн: И мир стал бы от этого лучше?
Мэрилин: Мой мир? Наверно, не лучше, но что я знаю наверняка — совершенно другим. Более открытым.
Дэйн: И что, он стал бы лучше?
Мэрилин: А что, разве нет?
Дэйн: Я у тебя спрашиваю.
Мэрилин: А теперь я тебя спрашиваю. Разве мир не стал бы лучше, даже не имея в виду Эйвери, если бы он был немного открытее?
Дэйн: Это зависит от того, что открывать.
Мэрилин: А что мой муж открыл для тебя?
Дэйн: То, что он не открыл для тебя? Не в этом ли содержится скрытая часть твоего вопроса, а?
Мэрилин: Да, именно это неупомянутое, невидимое.
Дэйн: Я не знаю. Потому что я не знаю, в чем он открылся тебе.
Мэрилин: Для меня он был закрыт, полностью закрыт.
Дэйн: И это не дало тебе пищу для размышлений?
Мэрилин: Нет, хотя ты права, конечно, дало. Это открывает глаза на многое. Действительно, не обращать внимания на все это, с моей стороны, было большой глупостью.
Дэйн: Моя непосредственность — величайший дар природы!
Эйвери: Боже, Дэйн, не бери в голову!
Дэйн: Извини, Мэрилин, я не …
Мэрилин: Не знала? Не знала, что Эйвери был такой замкнутый, такой скрытый?
Дэйн: Конечно же, знала. Знала по его рассказам.
Мэрилин: Истории были обо мне?
Дэйн: Нет, о нём. Рассказы, так или иначе, всегда были о самом себе. О его неспособности открыть затаённые черты его характера перед людьми, которых он очень любил. И людьми, которые очень любили его.
Мэрилин: И ты одна из них, Дэйн, не так ли?
Дэйн: Что ты имеешь в виду?
Мэрилин: Одина из тех, кого он любил? Или из тех, кто его любил? Одина из тех, перед кем он не открылся до конца?
Дэйн: Эйвери ничего от меня не скрывал.
Мэрилин: Ты любила его, не так ли? (Дэйн кивает, без особого желания.)
Дэйн: Я любила его. Ты знаешь это.
Мэрилин: Боже, Дэйн, и как же ты его любила?
Дэйн: Рассказать, как я его любила? (Мэрилин отворачивается и кивает головой) Да, я любила его. Сначала как младенца, затем импульсивно, позже страстно и, в конце концов, как самого близкого друга. Последнее чувство было самым дорогим.
Мэрилин: Мне бы хотелось узнать, как это «страстно»? (Дэйн смотрит на нее с удивлением.)
Дэйн: Не дурачься, Мэрилин! Мне представляется, что момент «страсти» совсем тебя не касается!
Мэрилин: Дурачиться с тобой? Почему я должна дурачиться, если это касается супружеской неверности?
Эйвери: Могу себе представить, во что это может обернуться!
Дэйн: Я имею в виду проблемы Эйвери. Не могу себе представить, с какого бока можно притянуть сюда супружескую неверность.
Мэрилин: Проблемы Эйвери?
Дэйн: Его, его — ты знаешь. Что, мне назвать их?
Мэрилин: Да, конечно! Ты должна сказать! Какие проблемы!?
Дэйн: Его импотенция! Что, произнести по буквам?
Эйвери: ИМПОТЕНЦИЯ
Мэрилин: Не поняла, что? Импотенция??? Откуда ты взяла, что Эйвери был импотентом? (Дэйн проявляет явные признаки дискомфорта.)
Дэйн: От Эйвери. Мы никогда, я имею в виду, что мы никогда,… потому что он сказал, что у него была проблема, из чего я сделала вывод, что это была импотенция. Это то, что он сказал мне. Он был у врача.
Эйвери: Я не лгал ей. Она сама предположила, что у меня импотенция. И в этом нет моей вины. Она сама пришла к этому выводу, и это было подходящее объяснение для меня. Знаете, я не хотел терять ни агента, ни моей жены. Они обе меня устраивали.
Мэрилин: Он обращался к врачу не по поводу импотенции!
Дэйн: Нет!?
Мэрилин: Нет.
Дэйн: Не хочешь ли ты мне сказать, что у Эйвери не было этой проблемы?