Уинни: Нет, сестричка, ты не можешь сейчас уйти. Никто не уйдет! Мы только что начали. Мэрилин, иди к доске и запиши: Кейт: всё, что она узнала, так это — страхи; он делился с ней своими страхами.
Дэйн: Не забудь! Уроки выскальзывания. Вот, что он дал ей еще.
Уинни: Да, да, запиши обязательно!
Эйнджел: Но что же она дала ему?
Дэйн: Хороший вопрос. Кейт, а что ты дала ему?
Кейт: Очевидно,… я возбудила его. Поэтому он и ускользнул.
Уинни: Хорошо, запиши. Кейт возбудила Эйвери.
Эйнджел: Может быть, мы запишем, что она его разбудила?
Мэрилин: Ну, ты и молодец, девочка. Хотя, в принципе, это уже не столь важно, ведь его мамочка учила совершенно другому.
Уинни: Она уже ушла, возможно, это к лучшему, да и у меня нет никакого желания говорить о ней. Хотя, всё же, мы должны брать во внимание, что Глория дала Эйвери. Она же его мать. Мы не можем не брать это в расчет.
Дэйн: Очевидно, так же как и он.
Кейт: Конечно же, это она сделала его таким нервозным.
Дэйн: Это именно то, вне всякого сомнения, что все матери делают со своими детьми.
Мэрилин: Только не я! С самого начала я уговаривала Эйвери не заниматься воспитанием детей, ибо боялась, что они станут похожими на своего отца. Мы договорились, что вся ответственность падет на него, если дети станут такими же нервозными, как он.
Эйвери: Так оно и получилось. Они такие же, как и я. Но не могу понять, причем здесь моя мать?
Мэрилин: Ну, и как я все это им объясню?
Дэйн: Как можно мягче. Вначале была Глория, которая развила нервозность у Эйвери, который, в свою очередь, воспылал нервозной любовью к своей матери.
Кейт: Через некоторое время появилась Эйнджел.
Эйнджел: Конни.
Кейт: Извини, — Конни.
Мэрилин: Что ещё?
Дэйн: Вполне очевидно, что она дала ему ещё что-то. Но что? Любовь? Внимание? То в чем он нуждался или был способен принять?
Уинни: Ты почему-то выпустила из внимания мать, которая была способна дать ему всё это.
Кейт: Знать, когда отпустить, это тоже составная часть любви.
Эйнджел: И если ты не знаешь когда отпустить, тогда твои дети сами почувствуют этот самый момент.
Дэйн: И как определить этот момент?
Эйнджел: Я говорила, как ребенок, а не как родитель.
Уинни: Эйнджел, перестань выставлять себя.
Эйнджел: Выставлять что?
Уинни: Да, всё: твои взгляды, твою энергию, твой ум и, особенно, твои годы. Во всяком случае, если хочешь остаться нашим другом.
Мэрилин: Молодость сама себя выставляет, Уинни. Эйнджел не виновата, что она молода и красива.
Дэйн: Этот тема наводит тоску. Давай, перейдем обратно к разговору об Эйвери.
Эйвери: Конечно, это гораздо приятнее говорить о дорогом, усопшем Эйвери.
Дэйн: Как ты думаешь, он умер грациозно?
Мэрилин: Не будь смешной. Он умер в небрежном костюме, о какой грациозности ты можешь говорить?
Дэйн: Да нет, я имею в виду совершенно не то. У него всё в порядке?
Мэрилин: Если «хорошо» в данном случае к месту, то у Эйвери всё в порядке. У Эйвери всегда всё было в норме. (Пауза.) Правильнее было бы задать вопрос: а мы в порядке? И это был бы более важный вопрос, ибо гораздо важнее то, как мы сами себя чувствуем. Здесь и сейчас.
Уинни: И что мы можем сделать?
Дэйн: Первое, что мы можем сделать, так это налить себе и выпить. Уинни, можешь ли ты налить нам спиртного и выжать туда лимон?
Уинни: В какую ёмкость?
Мэрилин: Наполни графин для всех сестёр.
Уинни: С большим удовольствием. (Уинни мешает спиртное с выжатым лимоном и передает его.)
Дэйн: Что же ты не поделишься своим опытом в общении с Эйвери? Ты нам еще ничего не рассказала. Ведь, если не брать во внимание Мэрилин, ты, возможно, самый старый и ближайший друг Эйвери.
Уинни: Самый «старый» друг? Возможно, я и льщу, но разве это делает Эйнджел самым «молодым» его другом?
Эйнджел: Я уж и не такая молодая.