Но уже за вторым поворотом он со стоном выруливает обратно: навигатор не показывает, что переулки вдоль Кутузовского напрочь перерыты. Всюду — красно-белые пластмассовые тумбы, строительная сетка и узкие дощатые настилы, усыпанные кусками колотого асфальта. Он переезжает через рельефную сетку застывшего расплавленного гудрона и хмуро бросает:
— Излом да вывих, Галина Николаевна. В кои-то веки выбрались, и даже нормально не покататься — всё перерыто!
— Иван! — в её голосе звучит усмешка, он поднимает голову и видит искрящиеся смехом глаза. Взгляд — тот самый, что он так любит и так редко встречает; не то чтобы Рогозина никогда не смеётся — просто обычно этот взгляд предназначен другой и так нечасто достаётся ему, штатному хакеру ФЭС.
***
Дворы кажутся бесконечно разными и неуловимо похожими друг на друга. Можайский переулок, Студенческая, Резервный проезд… Скамейки, клумбы, полные белых и красных тюльпанов, кусты сирени, облитые белой глазурью распустившихся цветов, дети на самокатах, мелкие продуктовые и промтоварные магазины. «И такие ещё остались в Москве?» — мелькает у него в голове. Солнце подкрашивает горизонт медовым и слабой медью, когда около них тормозит такси, и водитель высовывается из окна:
— Не подскажете, это школа семьсот десять?
Тихонов пожимает плечами, Рогозина мотает головой и смеётся:
— Не местные!
Таксист проезжает, но опять тормозит на светофоре. Они догоняют машину, и Тихонов, сверившись с картой, всё-таки отвечает:
— Да, эта семьсот десятая!
Водитель кивает и разворачивается, чуть не наезжая на газон. Местные бабки разражаются руганью. Рогозина проскакивает по узкому дощатому настилу и вырывается вперёд, задорно оглядываясь на Ивана. Тот щурится:
— Ах так? А карта у вас есть?
Она не отвечает и мчится вперёд… Тихонова, который пытается её догнать, обдаёт широким клином брызг: ни он, ни она не заметили глубокую лужу прямо на съезде с настила.
Они въезжают во двор старого общежития — он машет рукой, прося притормозить. Перед хлипким шлагбаумом курят студенты; в глубине двора — светящаяся и обшарпанная вывеска столовой, вход и будка коменданта. Здание в форме буквы «П», пятиэтажное, приземистое, серого бетона, с длинными тусклыми окнами.
— Похоже на заброшенное общежитие Токусёку, — бормочет Иван и в ту же секунду вновь видит такси. Знакомый водитель пятится задом, ввинчиваясь в переулок между корпусами. — Галина Николаевна, поедем отсюда, — просит он, и что-то в его голосе заставляет её повиноваться.
Снова улицы, Студенческий сквер, площадка для скейтбордистов, крестики яблонь и закипи побелевших одуванчиков — но беззаботности уже нет; во рту кислый, дурной привкус тревоги.
В третий раз Иван видит машину у станции Студенческая. Высунувшись в окно, таксист ведёт слишком медленно даже для оживлённого двора, где снуют дети и собаки; внимательно оглядывается по сторонам. «Потерял», — соображает Иван, лихорадочно скользя взглядом по двору-колодцу. Слева очень удачно оказывается кофейня — или, скорее, прилавок с навесом и скамейкой, совершенно старинной, с наброшенным вязаным ковром.
— Галина Николаевна, ещё кофе? Что думаете?
И он буквально оттаскивает её в тень молодого тополя, волоча за собой оба велосипеда.
— Ну, если он будет так же хорош, как тот, что ты купил в KFC… — натянуто отвечает полковник, настороженная его резкими, порывистыми движениями.
— Отлично, — не дослушав, бросает он. — Сюда!
Велосипеды прячутся за свежеокрашенным забором у кирпичной стены, Рогозиной он быстрым кивком указывает на скамейку, а сам просит у девушки в окошке, едва успев мазнуть глазами по вывеске с меню:
— Два еловых чая.
Стаканы ему протягивают тут же: простые чёрные, с белой каёмкой, без всяких эмблем и инициалов. Он поднимает стакан к лицу и, притворяясь, что пьёт, быстро осматривает окрестности. Такси не видно. Отчего-то Тихонов уверен: это не совпадение.
— Что случилось, Вань? — тихо спрашивает полковник, когда он плюхается на скамейку рядом.
— Галина Николаевна, за нами хвост, — так же тихо отвечает он. Её руки сжимаются в кулаки, но больше полковник ничем не выдаёт себя.
— А всё так хорошо начиналось, — нейтрально произносит она и делает большой глоток чая — он и вправду отдаёт еловым ароматом. Тихонов невольно вспоминает детство, мать, поход куда-то в лес и кипяток в котелке над костром. В чёрной прозрачной воде — длинные, острые еловые иглы.
…Голос Рогозиной грубо вырывает его из воспоминаний — и самое время: из арки в противоположном конце двора выезжает давешнее такси. — Как ты понял?
— Он кружит и кружит вокруг нас, — кивая на машину, роняет Тихонов. — Ну и… интуиция.
— Ладно, — Рогозина тыльной стороной ладони вытирает рот и достаёт телефон. — Надо выпутываться…
— Не звоните никому, — деревянным голосом просит Иван. — Он того и ждёт.
— То есть?
— Запеленгует по сигналу и, кроме нас с вами, обнаружит и того, кому вы наберёте. Вы же Николаю Петровичу хотите?..
Она судорожно сжимает трубку; Иван словно видит её мысли насквозь — хвост; домашний адрес; Колосов; Круглов; адрес ФЭС, какие-то номера и инструкции… ярче всех пульсирует одно единственное имя.
— Она в Австрии. Её не должны достать.
— Да. — Полковник быстро овладевает собой и прячет телефон. — Да. А вот остальные…
На часах без пятнадцати семь, скорее всего, большая часть сотрудников ещё в ФЭС.
— Что, если их тоже ждут?
— Что предлагаешь?
— Ведите себя спокойно. Сейчас мы бросим велосипеды — бронь привязана к моей симке, нас легко отследить; бросим телефоны. И уйдём.
— Куда?
Тихонов чувствует, как начинает паниковать; паника наполняет медленно, вскипает, как тягучая жидкость; мысли несутся с астрономической скоростью, но решения всё нет.
— Знаю, — бросает Рогозина. И Тихонов молча доверяется ей. Как всегда.
***
В переходе они оставляют телефоны под деревянным лотком, с каких торгуют фруктами и платками. Поднимаются на другую сторону. Иван останавливает её и берётся за руль.
— Только стойте здесь, — срывающимся голосом просит он, смотрит резко и твёрдо. — Галина Николаевна! Просто не уходите никуда пять минут! — седлает велосипед и ввинчивается в щель между домами.