Но мама начинает активную подготовку к отъезду. Она делает двухдневный поход куда-то в горы, где можно обменять что-нибудь из одежды на серу. Так называется здесь жевательная смола горной пихты. Мама приносит две лепёшки размером с суповую тарелку, тёмно-красного, почти коричнево-вишнёвого цвета, твёрдые как камень. От них ножом откалывают небольшие кусочки, плавят в кипятке и придают им форму жвачек. Их можно продавать в городе на базаре и покупать хлеб. Но куда более важное дело – увезти с собою коз. Если сера обеспечит хлебом, а козы – молоком, можно прожить самую суровую зиму. Не знаю, на каких основаниях, но мама получила разрешение на покупку в колхозе двух коз и козлёнка. Мы вышли из села рано утром, чтобы до жары дойти до кошар, выше по склону. Нас встретило несколько страшенных псов, готовых разорвать на части, не отгони их пастух. Мы долго ходили с ним по козьему стаду, и он очень доброжелательно знакомил нас с козьим делом. В конце концов он убедил нас взять молодую, серо-голубоватого цвета козу с пушистым белым, как комок снега, козлёнком. «Она хорошо доится», – заверил нас пастух. Второй была немолодая круторогая «дама», покрытая густой белой шерстью. Считается, что с такой козы начёсывается великолепный пух, называемый ангорским.
Спускаемся с горы, ведя на кожаных поводках свою пару, а козлёнок бежит рядом с матерью.
Так начался мой пастушеский опыт. С Машкой и Катькой трудностей нет. Нарубаю им с утра свежих веток, пьют из арыка, что течёт возле избы. На ночь для безопасности загоняем стадо в сенцы, утром надо вымести свежие шарики, днём пасу неподалёку, так что козы вполне спокойны и довольны жизнью на своих длинных поводках. Но вот с Васькой – другое дело. Красавец сначала становится моим любимцем, ещё бы, что может быть приятнее почёсывания его маленького подбородка, покрытого тонкой нежной шерстью. А как приятно гладить его гладкий крутой лобик, на котором ещё только намечаются шишечки будущих рогов. Но. Вскоре выясняется, что он совершенно неутомим в поисках и поедании свежих листьев на всех окрестных кустах, включая соседские огороды. Совершенно невозможно преодолеть его рвение перелезать через ограду и объедать кусты крыжовника и всё, что растёт на грядках. Его упорство в достижении цели потрясает – он готов погибнуть на месте, но всё же дотянуться до заветных листьев. Если он видит ветки за изгородью, ничто и никто его не удержит, он в конце концов вырвется, чтобы жадно обожрать все доступные ветки. Вот это энергия, вот это жизненная сила! Попробуйте преодолеть её. Так начинается война без передышек и перемирий между мной и моим недавним любимцем. Если бы помогали получаемые им розги, нет, он готов на любые жертвы ради достижения цели. Вот это настоящий козёл, будущий вождь, смелый и энергичный повелитель стада!
Я не знал тогда, что Ваське не суждено было стать таким славным лидером. Ему была суждена короткая жизнь с трагическим концом. Ближайшей осенью мы уехали в село Выдриха Верх-Убинского района Восточно-Казахстанской области и оставили своих коз в Усть-Каменогорске. Попечение нашей родственницы оказалось ненадёжным. Она запирала коз на ночь в сарае, где на стене висели заготовленные мною на зиму веники зелёных засушенных берёзовых веток. Тут-то и погубил Ваську его неуёмный характер. Он полез ночью к веткам, карабкаясь копытцами по проволочной сетке тяжёлой железной кровати, стоявшей у стены под вениками, и опрокинул её на себя. Она скрутила сеткой его шею с только что прорезавшимися рожками. Утром его нашли под сеткой мёртвым. Когда я узнал об этом в Выдрихе, сдавило горло: зря я так сурово наказывал беднягу за его беззаветный энтузиазм, ведь эти листочки были единственной радостью в его коротенькой жизни.
Лучшее пастбище для моих коз – это плацдарм колхозной техники, расположенный за конюшней. Десятки сельхозорудий – плуги, бороны, жатки и тому подобное – поставлены рядами под открытым небом. «Их моют дожди, засыпает их пыль, и ветер волнует над ними ковыль», – вспоминаются строки из «Песни о вещем Олеге». Замечательные орудия заводского производства уже покрываются ржавчиной, но ещё можно прочитать отлитые на металле буквы: «Универсал» – и другие такие же непонятные слова. Между колёсами и рамами уже тянутся вверх сорняки – голубовато-зелёные листья мочала, колючие тёмно-зелёные стволики репейника с розово-фиолетовыми огоньками цветов. Всё это мои умные козы не едят, зато блаженствуют в молодых кустах, наступающих со всех сторон на это кладбище техники. Зачем орудия свезены сюда, что будет с ними дальше? Неясно, но пока можно представить их как части космических ракет. Сажусь в жёсткое железное сиденье, согретое утренним солнцем. Тяну на себя длинные рычаги, отчего возле меня начинается какой-то треск и щёлканье. Не услышали бы это в конюшне. А моя ракета взлетает в небо, и вот уже оно становится чёрно-синим, как это описано в жюль-верновской книге «Из пушки на Луну» и в беляевской «Звезде КЭЦ». А что, если лететь дальше? Дальше планет – Юпитера, Сатурна?.. От Фламмариона я знаю, что далеко за ними – звёзды. Но если лететь к ним, понадобится много лет. Значит, ракету надо будет постоянно достраивать уже в пути, и она начнёт превращаться в большой, многоэтажный город. Люди будут рождаться там, долго жить, а потом… умирать. А куда их тогда девать? Их нельзя просто выставлять наружу, в космос, тогда они будут лететь рядом с ракетой, как мёртвая собака, выброшенная из снаряда по дороге на Луну у Жюль Верна. Да, вот что! Надо будет разгонять их куда-нибудь в сторону, чтобы они не заслоняли свет далёких звёзд. А космос большой, в нём всё уместится. Но молодые поколения будут помнить своих улетевших навсегда отцов, дедов и прадедов – в длинных коридорах между иллюминаторами будут висеть их портреты. Дети будут рассаживаться напротив и слушать рассказы учителей о славных делах предков.