– Он ещё не знает. Я и сама… не думала, считала, что задержка. Ошибалась. Но я нисколечко не расстроилась
– Не думала она! Другим местом нужно было думать. У этого… похотливого кобеля, понятное дело – последний гормон играет, часики тикают. Обрюхатил, гадёныш, кровиночку. Как совести хватило на дитё вскарабкаться! Он же тебя из родильного дома встречал, крестником напросился. Пеленал, на плечах носил, сопельки подтирал. Знала бы такое – на порог бы не пустила. Вот отец-то узнает – что бу-у-дет! Зашибёт гадёныша, как пить дать зашибёт. И в тюрьму из-за него супостата сядет. Останусь я вдовой соломенной. И ты, ты тоже без родителя останешься. Вот тогда запоём. Надо же – Викуся… с животиком, диво дивное.
– Ма-а-а, не паникуй. Я совершеннолетняя, сама могу решения принимать. Вон, Пугачиха...
– Ненормальная она, эпатирует, придуряется. И ты туда же, да-а… сама, значит, всё решаешь! Воспитывать тоже сама будешь, и кормить сама? На что, я тебя спрашиваю, на кие шиши жить собралась? Думаешь, Генка твой раскошелится? Держи карман шире. Он человек не-се-мейный по жизни, легкомысленный. До сорока шести лет дожил – не женился… и на старости лет не сподобится. Комплекс холостяка у Генки. Жиголо он… со стажем, шаляй-валяй, Казанова грёбаный. Слышала о таком мужском пороке? Боятся эти козлы безрогие семейных уз, как чёрт ладана боятся. Горе мне, горе! Глазоньки бы мои тебя не видели!
– Для мужчины это возраст зрелости. Он же меня на руках носит.
– Лучше бы его пронесло, охальника. Или руки-ноги отнялись… по самую шею. Непорядочно это, недостойно мужчины… порочно, низко, гадко. Это же надо так неразумному чаду голову вскружить, что оно под старика, под извращенца полоумного легло, непорочность свою ни за понюшку табака растратило.
– Да не старик он, мама. Мужчина в полном расцвете сил. Ответственный, сильный, добропорядочный.
– Тебе, конечно, лучше знать. Продегустировала. Выросла, значит! Или поглупела вконец? О-о-о, Аркаша, отец пришёл. Что бу-у-дет-то! Я, пожалуй, в кухоньке пока посижу. Сама заварила кашу – сама и расхлёбывай.
На пороге стоял радостный отец и смущённый донельзя Геннадий Вениаминович Ваншенкин.
– Встречайте гостей, барыни-сударыни. Друг детства, собственной персоной. Явился – не запылился, не прошло и полгода. Поцелуй крестницу-то. Хотя, она у нас теперь стеснительная стала, девица на выданье. Вон как робеет, пунцовая вся. Проходи, Геныч, в горницу. По такому замечательному поводу накатим по рюмашечке. Я голо-о-дный… как сто тысяч чертей. Мать, ты куда там спряталась?
– Ужин готовлю.
– Замечательно, чудесно. Одобряю. Поздоровайся с гостем.
– Красавец, чисто жених. Только перья подкрасить… и под венец. Жениться-то не надумал, – ехидно спросила Мария Львовна, – цветёшь и пахнешь. Помолодел что ли? Уж не дитя ли из детсада окрылила так?
Мужчина покраснел, закашлялся.
– Дядь Ген, как думаешь, мне бы пошла твоя замечательная фамилия? Говорят, скоро ты папой станешь. Врут поди?
– Погодь, погодь, Викуся, чем тебе наша-то фамилия не нравится? Суровцевы – звучит гордо. Папа был Суровцев, дедушка тоже. Да ну вас! В кои-то веки с другом встретился. На стол мечите, есть что отметить.
– Я и говорю, папочка, разом всё и отметим. Вы-то, Геннадий Вениаминович, как к семейным праздникам относитесь, к добрым традициям?
– Отстань от человека, балаболка… не шали. Друг в кои-то веки в гости заскочил. А чего это ты такой красный, Геночка, я что-то пропустил, чего-то занимательного, интригующего не знаю? Да ну вас, аж сердце зашлось.
– Скажи правду, крёстный, любишь детей-то, воспитывать первенца будешь, али так сойдёт? А с тёщенькой уживёшься?
– Ты это, Вика, трепись, да знай меру! Что происходит-то, или ты всерьёз чего-то о нашем вечном холостяке прознала?
– Серьёзней некуда. Могу тест на беременность показать. Две такие замечательные красные полосочки. Даже животик можете потрогать… дедуля. Сознавайтесь, юноша, принимали участие в создании этого бесподобного произведения?
– Э-э, не шуткуйте. Что за хрень вы несёте!
– Аркашенька, я здесь не причём, честное пионерское. Ни сном, ни духом. Сама только-только узнала.
– О чём узнала? Я сейчас из себя выйду – обратно не загоните. Колитесь, разведчики!
– А чего, папулечка, Гена у нас ещё ого-го, мужчина, что надо. Самостоятельный, взрослый, надёжный, обеспеченный… нигде вроде ещё не сыплется. Квартира опять же… отдельная, должность, – затараторила Мария Львовна, – жениться вроде согласен. Я так говорю, Геннадий Вениаминович… или чего по глупости бабьей напутала?
– Какая квартира, какая к чёртовой матери должность… какая фамилия, по-че-му я ничего не знаю!
– Наша фамилия, Аркаша… и Генкина, конечно. Дружба народов. Он отец… ребёнка. Нашего с тобой внучка. Или внучки. Любит Геночка Вику нашу, понимаешь… лю-бит, засранец такой! По-взрослому любит, как дяденька тётенек. Организмами они дружат, если до сих пор не усёк. Со всеми вытекающими отсюда и из прочих интимных мест последствиями.
Аркадий сжал кулаки и недоброжелательно посмотрел на бывшего друга, теперь уже бывшего.
– Ну и что, знакомиться будем, зятёк, твою маму… или как!!!
– Будем! Вика, скажи, это правда, у нас будет ребёнок?
– Я же сказала, Ге-ноч-ка – будет… и конкретно у нас. Для тех, кто не успел записать… повторить? Вопрос к тебе – признаёшь или нет своё дитя… ну и это… ко мне-то как относишься? Я бы промолчала, но сам понимаешь – припёрло.
– Спрашиваешь! Да я… я же всю жизнь об этом мечтал! Я же ждал, когда подрастёшь, когда заметишь, когда... неужели, правда! Викусик, звёздочка моя ясная, любимая моя девочка!
– Но-но, не так шустро. Сначала мне объясните. Как ты до такой низости додумался, гриб трухлявый? Тебе что – баб зрелых мало? Не понимаю, не по-ни-ма-ю-ю-ю, блин! Ты идиот… или придуряешься? Она же ребёнок, дитя малое, неразумное.
– Папа! Давайте культуры набираться. Нечего моего мужчину оскорблять. Любой вопрос можно решить цивилизованно, интеллигентно. Без интриг и боевых столкновений. Гена, главное слово за тобой.
– Чего тут решать? Свадьбу готовить нужно, приданое для сына.
– Для дочки.
– Как скажешь, любимая, как скажешь. Я, пожалуй, за цветами, шампанским и тортом сбегаю. Не возражаешь, тестюшка? Вот и чудненько. Мирком да за свадебку. Вопросы есть?
– Есть, зятёк ненаглядный. Как ты после такого срама в глаза мне смотреть будешь гляделками своими наглыми?
– Это от тебя зависит, Аркаша, от тебя. В морду мне дай что ли. Или розгами высеки… для пущего порядку. Прилюдно, со всей отцовской дури. Воля твоя… папочка. На всё соглашусь. Ну что – по рукам?
– Подумаю. А вообще – обидно. Мы же с тобой одной ложкой кашу хлебали, дружили, можно сказать… и что теперь?
– Теперь нашу дружбу возведём в степень. Извлечём, так сказать, корень и будем все вместе строить светлое будущее.
– Я бы его, если честно, зятюшка, корень твой поганый… сейчас бы прилюдно и извлёк… по самую шею. Блуд это. Грех, разврат, похоть.
– Не согрешишь – не покаешься, Аркаха. Прости и прими как данность. Изменить ничего невозможно. Не хочешь же ты, чтобы внук твой безотцовщиной рос?
– Внучка. Я чувствую, что это девочка. Я уже и имя ей придумала – Дарья Геннадьевна Ваншенкина.
– Соглашусь, пожалуй, Вика… но, нехотя. Заказываю сына, Егора Геннадьевича, но не настаиваю. На всё воля создателя.
– Вот именно, пусть этот самый создатель всё взад вернёт, чтобы глаза мои ничего этого не видели, а уши не слышали.
– Почему так трагично, родители? Дочь по любви замуж выходит, а вы её вроде как хороните. В стародавние времена девчонок в тринадцать лет замуж за состоятельных вдовцов выдавали… и не оплакивали. А Геночка, сложно поверить, да ладно, это конечно не мой секрет, но чтобы вас успокоить нужно все точки расставить. Говори… суженый.
– Чего уж там, мы теперь родня. Первая Вика у меня. Первая и последняя. Чем хотите поклясться могу.
– Ладно, коли так – женитесь. Как говорится, плодитесь и размножайтесь. И всё равно… как хотите… неправильно это, не по-людски. Как ты сумел до такого срама додуматься – ума не приложу.