Может, Николай Анисимович в самом деле так поглощен служебными мыслями, что не замечает ни солнечного летнего утра, ни шелеста деревьев, ни прохладного ветерка, ни людей, которые идут и впереди него, и позади, и по тротуару, и по дороге. Но зато вокруг многие исподволь наблюдают за Николаем Анисимовичем. Сергей Александрович, например (да и не он один), старается даже подражать главному инженеру в его непоколебимо-размеренной походке и в непроницаемо-озабоченном выражении лица.
А другие люди, которые сами не занимают руководящих должностей и не имеют на это даже близкой перспективы, поглядывают на главного инженера с самым обыкновенным, иной раз даже озорным любопытством. И осмеливаются прямо здесь, на улице, обсуждать поведение начальства, на что Сергей Александрович, боясь сплетен, решается только наедине с Таней, и то приглушенным голосом. Но, как говорится, на чужой роток не накинешь платок. Вон трое идут рядом — так у них разгорелась прямо целая дискуссия.
Молодой парнишка, от которого мы отвлеклись ради человека более заслуженного, в небрежно спустившихся ниже пояса старых брючишках и в линялой рубашке с незастегнутым воротом, вразвалочку большими шагами идет рядом с двумя солидными рабочими и дерзко спорит с ними, нимало не смущаясь своей молодостью. Один из этих рабочих, Иван Иванович Пономарев, обогнавший начальника цеха (с чего, собственно, и возникла тема разговора о начальстве), а другой совсем уже пожилой формовщик из этого же литейного Петр Михеевич Малахов.
Парнишку же все попросту кличут Юркой, а фамилию часто по ошибке дают ему чужую — Юрка Белозеров, хотя на самом деле у него другая фамилия: Лапшин. Но Юрка и сам обычно называет себя не по паспорту — Белозеровым. Лапшин — это фамилия Юрки по матери, отца же у него не было. Юркин отец быстренько смылся из Дубравинска, как только узнал, что легкомысленное его увлечение Машей Лапшиной грозит осложнениями. Маша Лапшина по физиологическим законам никуда от Юрки до его рождения скрыться не могла, но, когда он родился, Маша забывала его кормить и давала ему в соску тертого маку, чтобы спал и не мешал ей жить, как она хочет. Парнишка был худой и желтый от этой маковой прикормки. Машины соседки пожаловались на нерадивую мать в горисполком.
Проверить жалобу послали активную общественницу бабку Белозерову. Она сидела с Машей в закрытой комнате часа три, что-то бубнила (не могли соседки разобрать содержания, кроме отдельных слов: «срамота», «душу поимей», «дите твое кровное»), а Маша плакала. Кончилось все неожиданно. Бабка вышла от Маши с ребенком на руках. Юркина мать через неделю уехала из Дубравинска и больше уже не интересовалась сыном.
Бабка Белозерова вырастила приемного внука. Жили они вдвоем, старый да малый, и Юрка не шибко слушался бабушку. В школе с ним порядочно намаялись. В седьмом классе он связался с дурной компанией и едва не угодил в колонию. В шестнадцать лет его с трудом удалось устроить на завод. Юрка обошел все цеха, нигде его не брали. А в литейный Сергей Александрович (по предварительной просьбе супруги Татьяны Николаевны, о чем Юрка не подозревал) взял парнишку. И даже время от времени вызывал его в кабинет и воспитывал, что Юрка рассматривал, как оказываемую ему честь.
Юрка вырос исключительно под женским влиянием: бабка, воспитательницы детского сада, учительницы в школе. Сергей Александрович был первый мужчина, который серьезно, по-мужски разговаривал с Юркой о жизни. И Юркино сердце отозвалось на внимание начальника цеха самой искренней привязанностью.
Сергей Александрович стал для Юрки образцом мужчины и образцом человека. Юрка никому не прощал недобрых слов о начальнике цеха. Он тотчас же врезался в отчаянный спор, а в крайнем случае не задумался бы отстоять авторитет своего кумира и в рукопашной схватке.
Спор
Сначала не было никакого спора, просто шли рядом Юрка и Петр Михеевич. Петр Михеевич шел не в свою смену, Юрка удивился и спросил, почему он отправился на завод утром, когда ему следует выходить с четырех.
— Потому, — сказал Михеич (его часто звали просто Михеичем, без имени. Его без имени, а Юрку — без отчества), — потому иду рано, что придумал я одну штуку. По-другому сказать — рационализацию.