Он хитро прищурился и подмигнул мне.
— Может, еще свидимся, Влад! У вас должно получиться!
— Земля тебе пухом, Генрих.
— К черту!
— Ну что, девочка моя? Последний парад наступает? Вломим им напоследок? — я старался, чтоб мой голос звучал веселее, но где-то глубоко внутри, обволакивая склизким студнем зароненное Генрихом зерно надежды, уже стыла смертная тоска обреченности.
— А почему бы двум благородным вампирам и не вломить этим грязным монахам как следует? — оскалилась она в ответ.
Но у нее на душе тоже скребли кладбищенские крысы.
— Тогда — вперед!
Грохот выстрелов расколол тишину предрассветной улицы.
3
Заряд картечи в клочья разрывает живот выскочившего из-за угла «святого отца».
Осталось шестеро.
Масляный шелест передергиваемого затвора. Кувыркается в темноту картонная гильза. Рядом плюется короткими очередями автоматическая винтовка в руках Эльвицы.
Ржавые вспышки в ответ. Серебряный ливень. Скорее прочь!
Улица плавно изгибается, уходит вниз. Эльвица со свистом рассекает воздух рядом. Сейчас свернуть в проход между домами…
Прохода нет! Дома сливаются в одну сплошную стену без начала и конца, и нет ни просвета, ни сил перемахнуть через крыши — потому что дальше здания громоздятся вплотную, все выше и выше, до самого бледнеющего неба, и в стенах нет даже окон, чтобы влететь внутрь, затаиться, укрыться от преследователей и встающего солнца.
Улица уносится назад бесконечной кишкой великана, но кажется, что мы висим на месте, а пули каким-то чудом мчатся следом за нами, огибая углы, вписываясь в повороты, настигая, ввинчиваясь в мозг сверлящим визгом!
Я уже не уверен, что это иллюзия! Да и какая разница: ведь иллюзии, в которые мы верим, убивают нас!
В последний миг успеваю растечься туманом, и тут же — антрацит слепящей вспышки боли! Во мне — черная дыра; еще немного — и я вытеку в нее весь, испарюсь, исчезну, как роса под солнцем!
Падение. Боль. На сей раз — тупая, серая, и от нее я прихожу в себя. Порыв ветра. Рядом — Элис.
— Влад! Что с тобой?! — в голосе любимой чернота моей боли мешается с фиолетовыми отблесками ее отчаяния.
— Ранили.
— Лететь можешь?
— Нет.
— Я… я понесу тебя!
— Не на…
Так она меня и послушалась! Ночь нашей встречи — только наоборот.
Мы пролетели совсем немного.
Кончились силы у моей Эльвицы.
— Идем, Влад! Скорее! Здесь… здесь кладбище! Может, удастся спрятаться…
Как там называются кладбища на казенном канцелярите? Места упокоения? Самое место для таких, как мы.
Кое-как перебираемся через ограду, бежим между надгробиями и обелисками. Негде здесь спрятаться, негде! Это вам не Западная Европа или Англия с их фамильными склепами и комфортабельными усыпальницами. Тут не укроешься ни от солнца, ни от Бессмертного Монаха!
Визг пуль, из ближайшей могильной ограды летят искры. Но стреляют не сзади, а откуда-то слева. Обошли!
Наугад палю из Генрихового обреза. Масляный шелест металла. Сколько у нас осталось патронов? Бежим в другую сторону. Ноги путаются в кладбищенской траве, увязают в жирной глине.
Рыжее пламя бьет спереди. Снова, не целясь, стреляю в ответ; падаем, откатываемся в сторону. Эльвира отбрасывает разряженную винтовку, достает пистолет.
Отползаем под прикрытие высокого гранитного надгробия с фигуркой возносящегося ангела наверху. Щелчки пуль. Нас они не достают — но попробуй только высунься!
И тут я отчетливо понимаю: вот он, конец. Здесь и сейчас. Горизонт уже начинает окрашиваться розовым, нестерпимое сияние проникает даже сквозь закрытые веки, все тело жжет разгорающимся огнем, мысли путаются, в ушах нарастает комариный звон.
Им даже нет надобности подбираться к нам, чтобы нашпиговать серебром. К чему? Достаточно просто не давать нам высунуться еще несколько минут. Остальное сделает восходящее солнце.
Говорят, огонь очищает…
Нет! — отчаянная, невозможная надежда вспыхивает внезапно.
Я заставляю себя открыть глаза.
— Эли, ты слышишь меня?