Да, это были они. Но я их больше не боялся. Сейчас день, в небе сияет солнце. Мы уйдем от них, обманем на развилке. Или доберемся до полицейского поста. Я был почти спокоен. Мы сделали правильный выбор. И все же… Ведь им там, наверное, очень плохо без любви. И не потому, что они не могут проникнуть в нуль-пространство. Без любви вообще плохо. И, может быть, мы смогли бы научить их любить?..
Нет, нас бы заперли в звездолете и не выпустили оттуда до конца жизни. Или нет? И почему в конце на экране мелькнуло звездное небо? Ведь шел же дождь, на небе были тучи… Выходит… они обманули нас?! Не будет дождя, обрыва и последнего полета в пропасть, навстречу смерти? Жизнь продолжается?!
Да! Теперь я уверен в этом!
И я выжал газ до упора.
1987, 1995 гг.
Разорванный круг
Оборотень
Этот полустанок ничем не отличался от других таких же построек, разбросанных на длинных уральских перегонах между крупными станциями. Заплеванный семечками бетонный пол, окурки под облупившейся и изрезанной ножами скамейкой; стены, испещренные надписями, начиная от «АС/DC», «Петя — дурак» и «Коля + Лена = любовь» и заканчивая импортными «факами». В самом темном углу — всегда закрытое окошечко кассы, и рядом — замазанное известкой расписание поездов. Еще на полустанке имелся буфет, и он, как ни странно, работал.
Полная розовощекая буфетчица в грязно-белом переднике налила мне стакан еще теплой бурды, которую во всех подобных заведениях именуют «кофе с молоком», выдала два свежих сметанника и, сделав вид, что не нашла сдачи, удалилась к себе в подсобку.
Кроме меня, в буфете был лишь один посетитель. Он расположился за столиком у окна и пил сок с теми же сметанниками.
— А соку у вас нет? — громко спросил я в темный проем подсобки.
— Кончился, — лаконично отозвались из глубины.
Я направился к окну.
— Разрешите?
— Да, конечно.
Мужчина подвинулся, уступая мне место, и переставил в угол умостившийся под столом черный «дипломат».
— И как вы это пьете? — осведомился он, указывая на мой «кофе».
— Да вот как-то пью, — усмехнулся я. — За неимением лучшего…
— Не следует довольствоваться худшим, — закончил он.
Я молча отхлебнул «кофе» и принялся за сметанник, изредка поглядывая на своего соседа. На вид ему было лет двадцать шесть — двадцать восемь, но чувствовалось, что он многое повидал за свою жизнь — обветренное, хотя и довольно интеллигентное лицо, прямой нос, ровные, немного насупленные брови. И какая-то отчужденность, притаившаяся в глубине серых, со стальным отливом глаз.
Незнакомец допил свой сок и достал из кармана пачку «Кэмела». Я молча указал на табличку «Не курить» в углу, но он, в свою очередь, указал на кучу окурков под этой табличкой и щелкнул зажигалкой. Дурные примеры заразительны, и я, покончив с «кофе» и сметанниками, тоже достал сигарету. Незнакомец предупредительно протянул мне горящую зажигалку раньше, чем я начал искать по карманам спички. С минуту мы молча курили. Молчание становилось тягостным.
— Вы куда едете, если не секрет? — поинтересовался я.
— Никуда.
— Что же тогда, простите за нескромный вопрос, вы здесь делаете?
— Курю.
— Ну, я тоже курю. И жду поезда.
— А я курю и не жду поезда. Хотя нет. Жду.
— Ну вот, а говорили, никуда не едете.
— Не еду.
— А, так вы кого-то встречаете?
— Почти угадали. Несколько странный у нас разговор, не находите?
— Пожалуй…
— Но, я вижу, вас заело любопытство.
— Ну, как вам сказать…
— А так и говорите. Я не обижусь. Я вообще разучился обижаться. К людям я или равнодушен, или ненавижу их.
— Ну зачем же так? По-моему, люди этого не заслужили.
— На моем месте вы тоже изменили бы свое мнение о людях.
— Ну… не знаю. Я, к счастью, не на вашем месте. И все же, что плохого сделал вам род человеческий?
— Именно что «к счастью». Это длинная история. — Он взглянул на часы. — Осталось чуть больше часа. Могу и рассказать, коль уж вам так интересно. Как раз успею.
Он достал новую сигарету, закурил. Я приготовился слушать. Судя по всему, ему страшно хотелось выговориться, пусть даже первому встречному — все равно кому. И пусть выговорится. Может, легче станет.
— Вы когда-нибудь слышали про оборотней? — неожиданно спросил незнакомец.
— Слышал, конечно. Читал, вернее. В сказках, в детстве еще. Ну и фильмы там, «жутики» всякие…
— Понятно. А вам никогда не приходило в голову, что эти сказки и «жутики» могут иметь под собой реальную основу? Пусть сильно искаженную, стилизованную, приукрашенную вымыслом, измененную тысячекратными пересказами, затасканную во второсортных фильмах, но — реальную?