Бетховен боролся с болезнью целых три месяца. В дни болезни он вернулся к столь любимым всю жизнь древним грекам. Он читал Гомера, Платона, Аристотеля. Радовался приходу старых друзей, особенно своего давнего друга Брейнинга, с которым они помирились после долгого разрыва, старого Цмескаля и преданного Шиндлера. Но самым желанным гостем, навещавшим больного композитора, был тринадцатилетний ласковый сынишка Брейнинга.
Он прибегал каждый день в полдень, в перерыве между утренними и дневными занятиями, и приносил хорошее настроение. Бетховен в шутку называл его «Кнопкой», а иногда вполне серьезно именовал его Ариэлем — так звали доброго духа в пьесе Шекспира «Буря».
Узнав о болезни Мастера, его друзья, даже жившие вдалеке, слали ему знаки внимания. Из родного края ему прислали рейнское вино. Он смог сделать лишь несколько глотков. Много радости доставил ему рисунок, изображающий родной домик Гайдна, и роскошное издание всех сочинений Гайдна.
Лондонское филармоническое общество выслало ему значительный гонорар в счет будущих концертов.
Растроганный композитор обещал написать для лондонцев симфонию, увертюру или что-либо другое, что будет по душе им. Но смерть помешала ему выполнить обещание. Его жизнь оборвалась на пятьдесят седьмом году.
Он скончался двадцать шестого марта 1827 года. Последние минуты его жизни так описывали его близкие друзья.
Это было около четырех часов дня. Тяжелые тучи все больше и больше застилали небо. Внезапно началась снежная буря с градом. Как в бессмертной Пятой симфонии и великой Девятой раздавались удары судьбы, так теперь казалось, что небо ударами в гигантские литавры оповещало весь мир искусства…
Перед домом Бетховена лежал снег. Вдруг из туч блеснула молния и озарила своим блеском комнату, в которой расставался с жизнью великий Мастер. Бетховен открыл глаза, сжал правую руку в кулак и погрозил им в окно. Его лицо было грозно, будто он хотел сказать:
«И все же я не поддался вам, враждебные силы! Прочь от меня!» Да, смерть могла сокрушить его тело, но не могла победить его дух.
Двадцать тысяч человек провожало его в последний путь, но он остался с людьми. Он бессмертен, он всегда с нами, мужественный и человечный, борющийся и нежный.
Ромен Роллан обращал к нему свое взволнованное слово:
«Дорогой Бетховен! Немало людей отдавали должное его величию художника. Но он, конечно, больше, чем первый из музыкантов. Он самая героическая сила в современном искусстве. Он самый большой и лучший друг всех, кто страдает и борется. Когда нас удручают горести нашего мира, он приходит к нам, как приходил к матери, потерявшей сына, садился за фортепьяно и без единого слова утешал ее, плачущую, своей песней сострадания. И когда нас охватывает усталость в нашей непрерывной борьбе, как несказанно хорошо окунуться в этот животворный океан воли и веры. Мы черпаем и отвагу, которая все ширится, и счастье, что мы можем и будем воевать».
Никто не доказал лучше, чем Юлиус Фучик, какую отвагу и радость придает человеку музыка Бетховена. Зная, что через неделю будет казнен, он писал в своем последнем письме домой:
«Верьте мне: ничто, абсолютно ничто не убило во мне радости, которая живет во мне и проявляется каждый день каким-нибудь мотивом из Бетховена. Человек не становится меньше оттого, что ему отрубят голову. И я искренне желаю, чтобы тогда, когда все будет кончено, вы вспоминали обо мне не с грустью, а с радостью, с которой я всегда жил».
Людвиг Бетховен зажег солнце, которое светит и будет светить в нашем будущем.
Радостное мужественное солнце в нас самих.
