Когда мой голос задрожал на последнем слове, я улыбнулась и перевела взгляд на учительницу. Весь класс непривычно молчал. А ведь раньше, я помню, наш гвалт не мог остановить абсолютно никто. И тут, наша дикая и неугомонная компашка молчит.
Анна Павловна поднимает на меня взгляд своих мутных синих глаз, и я замечаю на её губах восторженную улыбку, обрамлённую тонкой сеточкой морщин, которые я раньше не замечала. Быть может, их вовсе и не было, и всё это – лишь плод моего воображения, а быть может, я попросту не придавала раньше значения подобным вещам. Когда мы молоды, и всё у нас впереди, мы не отягощаем себя пристальным рассматриванием окружающих нас предметов и людей, это кажется нам бессмысленным, ведь вот она жизнь – прямо у нас под носом, так зачем мешкать? Бери да живи, а оглядываться будем потом.
А тем временем, Анна Павловна рассыпалась передо мной в комплиментах:
- Замечательно! Как тонко ты, Софья, чувствуешь поэта! – лилась соловьём она.
Вот только эта похвала мне была ни к чему. Это раньше я мечтала об одобрении учителей, чтобы однажды хоть кто-то из них увидел мои старания и похвалил. Я желала признания не из-за какого-то эгоистичного тщеславия, а только потому, что лишь так могла бы почувствовать, что действительно что-то могу.
- Софушка, можешь садиться на место, - продолжила улыбаться она, а затем унеслась в своих рассуждениях на философские темы, как это бывало раньше.
Слово «нравственность» там, как и прежде, звучало поразительно часто. Но я уже не слушала её, ведь едва ли эта лекция могла пригодиться мне – уже взрослой женщине, прочувствовавшей эту жизнь со всех сторон.
Опустившись на своё место, я перевела блуждающий взгляд в сторону окна и, задумавшись, не сразу услышала слова Кристины.
- Что? – растерянно переспросила я, пытаясь отыскать ответ на лице подруги. Та недовольно наморщилась, но всё же повторила свои слова:
- Классно рассказала, говорю! С каких пор так эмоционально стихи декламируешь? – тем же осторожным шёпотом спросила она.
Мы сидели на второй парте, а потому наш разговор очень скоро попал в центр всеобщего внимания. Пожалуй, именно поэтому раньше мы общались с помощью записок – писали друг дружке на каком-нибудь задрипаном клочке бумаги то, что хотели сказать, и передавали, ожидая ответа. Стоит сказать, что эти наши «бумажные SMS» попадали в чужие руки довольно часто, а потому мы разработали свой алфавит – смесь всевозможных чёрточек и кружочков, который горделиво называли «Древние руны». Ничем древним там, конечно же, не пахло, но довольно быстро мы его выучили и, освоив, писали исключительно на нём, искренне потешаясь над теми, кому удавалось свиснуть наши рукописи.
Виновато улыбнувшись подруге, я не стала отвечать, дабы избежать гневных речей учительницы. Сейчас, как и раньше, я робела, когда кто-то ругал или попросту повышал на меня голос. Возможно, именно отсюда тянутся корни этой проблемы – из школьного прошлого, где учителя были для нас непререкаемым авторитетом, которым разрешалось делать всё, что им вздумается, напрочь забывая о хрупкости детской психики.
Тем временем к доске вызвали другого счастливца, на этот раз Женю – моего соседа. Мы жили с ним в одном доме, но в разных подъездах. Меня всегда почему-то удивлял и даже радовал этот факт – подумать только, такое совпадение! И теперь, будучи сторонним наблюдателем, я слушала, как он рассказывает письмо Онегина к Татьяне, с мужской скупостью в эмоциях и стоически глядя куда-то вдаль. А ведь когда-то, если подумать, мы с ним были друзьями – кажется, ещё в начальной школе.
Я уже не могла вспомнить наверняка с чего началось это знакомство, но отчетливо помнила, как мы с ним вместе играли в компьютерные игры у меня дома, лепили снеговиков, и обменивались дружескими валентинками. Он был человеком, занимающим одно из ключевых мест в моём сердце, но наши дороги со временем разошлись – ещё в средней школе, и я не знала причину этих перемен. Не встретились мы и во взрослой жизни. Я знала о нём лишь то, что он работает то ли автомехаником, то ли программистом, и по-прежнему живёт в нашем маленьком городке.