Первое партизанское утро. Солнце мячиком выпрыгнуло из-за верхушек елей, обломало лучи в тумане. Туман оседал медленно, неохотно. Цепляясь за кусты, уползал на дно оврага. Отряд выстроился на поляне.
– Товарищи! – голос Медведева ломок от сырости. – Мы в тылу фашистов. Но помните, мы на своей земле! Советская власть на Брянщине – это мы. Каждый из нас! Я думаю, не требуется учить вас, как нужно вести себя…
Командир тронул кобуру маузера.
– Думаю, все ясно. В путь, товарищи!
Двигались осторожно. Впереди и по бокам – разведка. Двигались дальше во вражеский тыл.
На следующий день отряд подошел к проселочной дороге. Только собрались переходить, как вдалеке запели моторы.
– К бою!
Рассыпались в кустах. Голоса машин все ближе, басовитее.
Николай лежал на прелой листве, прижавшись щекой к прикладу автомата.
– Сейчас, сейчас… Вот-вот покажутся из-за поворота. В лесной тишине особенно мощно гудят двигатели.
Первым вырывается сверкающий лаком «оппель-капитан». На крыле флажок с двумя молниями – СС. Следом мотоцикл.
Медведев поднимается, бросает гранату.
– Огонь!
«Оппель» в кювете, посредине дороги опрокинутый мотоцикл.
Из-за поворота выскочила крытая машина. Затормозила, из кузова высыпались солдаты. Вот один поравнялся с Николаем.
Та-та-та….
Немец дернулся на бегу, словно получил удар в подбородок, выронил автомат, рухнул ничком на дорогу. И снова силуэт в прорези прицела. Бьется в руках автомат, отсчитывает вражеские жизни.
Потом все затихает. Горят на дороге останки машин, остывают на земле трупы в серо-зеленых шинелях.
К Королеву подошел Староверов, протянул пачку фотографий.
– Гляди, Коля.
Всегда веселые, добрые глаза Димы были неузнаваемо холодными.
Николай взял карточки. Виселицы, виселицы, люди у рва, люди у стены… А рядом бравые, улыбающиеся эсэсовцы.
Нет, страшна не война. Страшен фашизм, породивший ее. Ведь если уничтожаешь змею, это не убийство. Это акт милосердия по отношению к тем, кому она угрожает своим ядовитым жалом…
Через четверть часа партизаны ушли. Отряд открыл свой боевой счет.
Слух о том, что в Брянских лесах появились партизаны, облетел окружные села. В деревнях приветливо встречали разведчиков, по мере сил снабжали продуктами, теплой одеждой, выкладывали все, что накопилось на душе против носителей «нового порядка».
Однажды в полночь Николая вызвал Медведев.
– Королев, возьмешь двух разведчиков, пойдешь в деревню. Туда приехал пьянствовать к куму начальник полиции из Людинова. Помни – это не человек, это предатель, зверь, садист. Вот приговор, вынесенный нашим трибуналом.
О начальнике людиновской полиции в отряде достаточно наслышались, о его зверствах знала вся Брянщина. С начала войны этот дюжий мужик отсиживался в лесу, скрываясь от мобилизации, объявив себя сектантом. Но как только в Людиново пришли фашисты, сразу предложил им свои услуги.
До деревни километров пять, расстояние пустяковое, если идти днем и по сухой дороге. Но сейчас все наоборот. Кромешная тьма, под ногами чавкает грязь. На сапоги налипают пуды глины.
Часа в два ночи добрались до околицы. В крайней избе, у самого леса, жил партизанский связной пожилой, степенный лесник Иван Егорович. Трижды стукнули в окно. Дом ожил, скользнул в щели ставни желтый лучик, со звоном покатилось ведро в сенях.
– Кого носит?
– Свои, дядя Иван.
– Много своих, покажись поближе.
Николай шагнул на свет.
– А, это ты, кудрявый! Ну что стоишь, избу выстудишь.
Поднялись на крыльцо, вошли в душноватую темноту дома.
Просторная горница, печь в полкомнаты, иконы в переднем углу, голый стол, лавки. Хозяин десятый год живет бобылем.
– Надо подождать, ребята. Пока упьются. С часок назад мимо шел, видел – гуляют, песни орут.
Иван Егорович гасит лампу. Темнота, только вспыхивают цигарки. Кажется, что за бревенчатыми стенами время остановилось.
Но вот пора. Старик встает, что-то нашаривает на печке. При свете спички видно – топор.
В деревне тишина. Даже собак дождь загнал в конуры. Разведчики без шума пробираются вдоль плетней.
– Здесь, – шепчет связной.
– Собаки есть?
– Есть кобель, злющий, но меня знает…
Скрипнула калитка, Иван Егорович растаял во тьме.
Зарычала собака, завизжала, узнав.
– Все, пошли, – вернулся старик. Я его в конуре бочкой прикрыл. Пожалел, кобель-то не виноват, что хозяин сука…