Безмолвный и бездеятельный призрак.
Но даже если дар помогал узнать истину, она оставляла неизменно горький вкус. Та правда, что скрывают, никогда не бывает сладкой.
Джи встряхнул податливое тело, роняя алые капли на мокрый тротуар. Вдохнул солёный мокрый воздух, подставляя лицо порывам ветра, и снова склонился к надрезу.
Грязные цеха... Скукоженные пропитые лица, мутное стекло в руках старика-бармена... Образы хлынули, ничем не сдерживаемые, закрыв собой и ночь, и залив, завертелись каруселью перед глазами. Стойки, стойки, серое утро, холод, снова цех, каменные стены, грохот, масло, стоптанные сапоги, лужи...
Хватит.
Джи отбросил руку незнакомца.
Карусель замедлялась, бледнея, теряя чёткость. Потемневший стол... Каменный крест, надгробие... Покрытый плесенью хлеб...
Чистое девичье личико.
Оно мелькнуло и снова пропало, растворившись в потоке мутных бессвязных обрывков.
Джи сплюнул. Поднялся, отёр губы платком. Взглянул сверху вниз на незнакомца.
В сером, лишённом цвета сумраке его лицо казалось умиротворённым. Кровь продолжала бежать из надреза. Ещё час, полчаса – и он просто уснёт. Навсегда. Пьянчужка, падая, напоролся на острый камень. Просто и понятно. Пища – по ту сторону.
Папа, я боюсь темноты...
Джи смочил платок в лужице воды, скопившейся в выбоине парапета, и тщательно отёр руки.
Сколько ещё людей живут исключительно потому, что боятся умирать? Топят свой страх в ночных попойках, смешивают призраков с сигаретным дымом? Такие могут служить только пищей.
Зажги свечу, папа... Папа?..
Он отодвинул ногу от распростёртого тела – вытекающая кровь едва не коснулась ботинка.
Стать закуской для «дитя ночи» – апогей их жалкого существования. Их держит в этом мире только страх. Но бояться надо не смерти. Бояться надо именно вот такой жизни. Без луча света.
Папа, ты где?..
Папа?..
Без луча света...
Джи сдёрнул с шеи незнакомца потрёпанный шарф. Туго обмотал окровавленную руку, хлопнул по щеке.
– Эй!
Голова мужчины вяло моталась из стороны в сторону.
– Эй! Вставай!
Порядочная оплеуха заставила незнакомца приоткрыть глаза. Он уставился на Джи мутным взором.
– Хватит прохлаждаться, – Джи потряс его за плечи, – поднимайся, пошли!
Поднять незнакомца оказалось непросто – податливое тело весило как сто мешков с песком. Путаясь в ногах, тот кое-как сделал шаг и опять осел.
– Я спать хочу, – неожиданно внятно и по-детски жалобно заявил мужчина.
– Дома будешь спать, – Джи зачерпнул ладонью воду с мокрого парапета и плеснул в лицо незнакомцу.
Ледяное умывание оказало магическое действие. Незнакомец заморгал, в его глазах появился проблеск мысли. Он уставился на замотанную шарфом руку.
– А...
– Больше будешь пить – ещё не то случится, – Джи вздёрнул его за шиворот и поддержал покачнувшееся тело, – живо, шагай. Тебя дома ждут.
– Ты знаешь, где я живу? – запоздало удивился незнакомец, когда они отошли от залива на добрых полсотни шагов.
– Конечно, знаю. Ты же сам мне сказал, не помнишь?
– Нет...
– Виски тебя погубит – как погубил твою память, Рэй.
– А... Да, – Рэй надолго замолчал, словно что-то припоминая. Кровопускание ослабило его, но вместе с тем и отрезвило. С каждым шагом он держался на ногах всё твёрже. И, когда они добрались до длинного двухэтажного строения, похожего на кирпичный барак, Рэй уже способен был стоять, не опираясь на подставленное плечо.
– Иди домой, – Джи подтолкнул его к бараку, – иди и зажги ей свечу. Лиза боится темноты.