Рой думал об этом, и душа у него рвалась на части: подумать только — он мог всему этому помешать, не дать погибнуть своей сестренке, не дать ей стать равнодушной куколкой, из которой неожиданно вылупилась не прекрасная бабочка, а страшный монстр. Ему всего-то надо было пожертвовать какими-то своими делами, тогда казавшимися важными и необходимыми, а сейчас — даже не помнившимися в подробностях, отказаться от веселых посиделок с друзьями и романов с легкодоступными девицами, не стараться заработать все деньги на свете, задерживаясь допоздна на работе… Если бы тогда его забота о младшей сестренке простиралась дальше ее поисков по душным подвалам и дешевым мотелям, приведения в более-менее приличное состояние и доставки домой, под крылышко заботливой маме и вечно пьяному отцу… Это он виноват, он и никто другой. Не улица, школа и государство — их доля в смерти маленькой Доны и рождении монстра по имени Дона неоспорима, но не так велика. Не мать, для которой счастье заключалось в том, чтобы доченька была сыта, одета, не гуляла допоздна и не грубила. И даже не отец, махнувший на все рукой и топящий остаток жизни в спиртном. Виноват был он, старший брат, способный защитить сестру, вытащить ее из болота, засасывающего все глубже и глубже, но не защитивший и не вытащивший… Он виноват и должен ответить за свою вину.
Стать очередной жертвой монстра по имени Дона..
— Оп-па! — вдруг откинулась на спинку кресла Дона. — Да ты гений, братик! Ты даже не представляешь, какой ты молодец!
Дона вскочила и, подбежав к обездвиженному Рою, в порыве чувств поцеловала его в губы. Он увидел склонившееся к нему сияющее лицо, знакомое до последней черточки, ощутил родной запах — так сестричка, бывало, чмокала его в щеку или лоб…
«Неужели…»
Но поцелуй чужой опытной женщины был долог и чувственен. Не сестра целовала брата, а самка самца. И поцелуй этот рождал не тепло, а ледяную волну, распространяющуюся по всему телу.
— Какой же ты холодный, братик! — рассмеялась женщина, аккуратно вытирая губы платочком. — Но ничего, это ненадолго. Когда ты будешь нашим, мы все это повторим. И это, и другое… — узкая ладонь скользнула по его обнаженному телу. — Твоя рыжая самочка обзавидуется! Мы, просветленные, лишены животных предрассудков. Так что потерпи немного…
Нет, это была не его Дона.
Эта Дона ничем не походила на маленькую Дону, пахнущую материнским молоком и вообще — детенышем, над колыбелькой которой склонялся, сам еще будучи несмышленышем. На ту Дону, которой он уже подростком вытирал нос, смазывал зеленкой разбитую коленку или читал перед сном сказку. Даже на ту, грязную, провонявшую притоном, одурманенную наркотиками Дону, которую он притаскивал домой и сваливал на руки матери, хлопочущей над ее оскверненным бесчувственным телом. Это была чужая, незнакомая самка, чистая, холеная, знающая себе и другим цену. Это была не Дона, а лишь ее оболочка, каким-то чудом, каким-то ухищрением боготворимой ей техники натянутая на другое существо. Даже не на человека — на песчаную кошку, монстра, не знающего жалости, сострадания или родственных чувств…
Молодой человек не сразу понял, что его мучительница исчезла. Место возле мерцающего монитора пустовало, распятым в кресле мужчиной больше никто не интересовался…
«Что она задумала? — вдруг всплыли в памяти последние слова монстра. — Когда ты будешь нашим… Каким это нашим?»
Рой забился в своих оковах, но с таким же успехом он мог пытаться открыть замки на кандалах силой воли — кованая сталь держала человеческую плоть в надежных тисках.