Спустившись с насыпи, Павловский постоял на берегу. Пока прогуливался, работы ему здесь прибавилось. Это хорошо. «Вот дуреха-а!.. Понимать должна, горячее время, не до свиданий сейчас, да еще в дневные рабочие часы». Он старался не думать о Даргине, ведь в конечном счете, внушал он себе, дело не в нем. Если Гудков узнает, что начальник строительно-восстановительного участка отвлекается черт-те на что, не избежать неприятностей. А если этот Даргин устроит скандал?.. Он может… Ну, тогда от Гудкова не жди пощады. В любом случае он, Павловский, не должен вмешиваться в разные там… конфликты, каким бы правым ни был. Подорвать свой авторитет — проще пареной репы. Сохранить его, приумножить — вот что непросто, вот что ценно.
«Правильно сделал, что дал понять Тане… Это никуда от нас не уйдет, будем встречаться; сколько хочется, столько и будем видеть друг друга». — «Нет, все кончено! — твердил другой голос Павловскому… Хоть беги в столовую. — Извиниться бы, объяснить, отложить на какое-то время встречи!» — «Или я не мужчина? — тут же ободрял он себя. — Неужели не справлюсь с собою? Временный разрыв пусть будет проверкой чувств. Выдержит Таня — лучшего счастья желать нечего. Не выдержит… Ну, значит, такая судьба». О себе он не думал. Все складывалось в его представлении так, что именно для него должны пройти проверку ее чувства и ее верность.
Успокоенный, он начал намечать места для новых прорубей. И все же нередко взглядывал на берег. Слава богу, не появилась, значит, поняла. Что поняла и как — почти не тревожило Павловского.
Красноармейцы и рабочие находились на реке до наступления темноты. Группами и в одиночку они уже шли по станции, когда в небе послышалось завывание.
— Воздух! — донесся от моста обессиленный расстоянием голос.
Люди рассыпались в разные стороны, залегли. Самолета не было видно, но чувствовалось его приближение, завывание усиливалось. Оказалось, не один самолет, а два. Один из них выпустил тощий снопик осветительных ракет; пролетев небольшой путь в небе, ракеты повисли над рекой.
— Знают, сволочи, что мост строим, — скрипел зубами Федор Васильевич.
Первая бомба взорвалась в поселке, но остальные ложились все ближе и ближе к реке. Ракеты мерцали, их свет покрывал белой ослепительной синевой четкие линии главного пути станции, кран, поставленный на подходе к строящемуся мосту, штабной пакгауз. При этом свете Федор Васильевич увидел, как Дмитрий выскочил из-за сугроба на междупутье и бросился в сторону моста.
— Назад! — прокричал Уласов.
Дмитрий даже не оглянулся.
— Ну и человек… — разозлился Федор Васильевич. Пока был виден Дмитрий, он следил за его бегом. Но вот за теплушками военных скрылась его по-мальчишечьи стремительная фигура. И в это время бомба взорвалась на станции. Поднявшееся облако снега скрыло и теплушки, и раскоряченный на путях кран.
Таяли, становились тусклыми ракеты. Казалось, самолеты исчезли. Вместо них над меловыми взгорками передвигались в небе беззвучные звездочки. Они выписывали плавные дуги, устремляясь вверх, потом снова летели к земле, будто боясь потерять ее из вида. Послышался отдаленный треск пулеметных очередей. «Наши одолевают», — догадался Федор Васильевич.
Исчезли ракеты, в небе установилась тишина. Обманчив такой покой, по опыту знали и красноармейцы, и рабочие-восстановители. Тем не менее Федор Васильевич встал, отряхнулся, отыскал глазами Петра.
— Пошли, может, придурка встретим.
На путях — следы налета. Снежная пыль седой моросью покрыла рельсы, теплушки, несколько воронок изуродовали недавно построенный путь. Навстречу Уласову и Петру шел Дмитрий.
— Тебе жить надоело! Ты чего мудришь?! — обрушился на него Федор Васильевич.
— Ничего… Так надо… — пробубнил тот. Он вдруг обнял своего учителя, прижался к нему. — Вы ничего не знаете… Это страшно… Бомбы…
— Конечно, страшно…
— Им страшнее! Они же были как на посту… А сверху бомбы…
— Ты о ком?
— Да об этих…
— Во-он какое дело!.. Ты хотел вывести из-под огня! Ах, дурачок милый… Их старшина давно уже отвел в теплушку. Мы только поднялись на берег, а цепочка уже тянулась к вагону.
— Я не видел…
— Ну, ничего. — Загорелось в груди Федора Васильевича от радостного чувства. Он готов был расцеловать Дмитрия. — Какой же ты дурак… Я бы укокошил, если б догнал тебя. Ишь, без спроса кинулся черт-те куда… Сердце из-за тебя чуть не выскочило. Ну, пойдем, пойдем…
Тем временем в штабном пакгаузе Гудков собрал командиров. Он был хмур.
— Мы не строим второй мост, автомобильный, — говорил он, упираясь взглядом в неструганые доски стола. — Тот, для дезориентации немецких летчиков. Не строим по моей вине… Не думаю, чтобы тот мост, если б он уже существовал, избавил бы нас от сегодняшней бомбежки. Да и вообще от бомбежек. Не верю я в такую дезориентацию. Детская забава, для наивных… С меня могут три шкуры содрать за такое самоуправство… Но зато сооружение главного объекта идет успешно. Так вот, все людские ресурсы — на мост и на ремонт путей. Никаких отвлечений! И производительность… Людям разъясните, как нужен мост. Поменьше прогулок. Отдельные молодые люди прохлаждались в рабочее время… Предупреждаю вас, а вы предупредите их… Запрещаю!