— Характер у тебя, Даргин, прямо скажу, ерундовый… Несдобровать. Ну, это дело твое. Следующий кто у нас? — уткнулся он в список…
К вечеру подали теплушки, но в них никто из отъезжавших не заглянул. До наступления темноты всей бригадой сходили на могилу Тимофея, постояли над оттаявшим холмиком…
Вернувшись в вагон-общежитие, Федор Васильевич увидел поджидавшую его Алевтину.
— Федь… Зайди к нам, Никита велел. Поужинать вместе на прощание полагается.
Федор Васильевич обнял ее.
— Спасибо тебе пребольшое! С Никитой мы еще не раз увидимся, с тобой попрощаемся утром, у вагона.
— Да ведь поужинать вместе!
— Спасибо… На всех у тебя продуктов не хватит, а ребят одних я не оставлю.
Алевтина обиженно поджала губы, но не уходила. Сидя у стола на скрипучей лавке, она теребила в пальцах беленький платок с шелковым васильком на уголочке.
Молчанье становилось неловким. Федор Васильевич посмотрел на Петра и Дмитрия, укладывавших свои пожитки в мешки, сказал ей:
— Пойдем, провожу.
Рядышком, касаясь друг друга, Федор Васильевич и Алевтина обогнули вагон и на выходе в поселок остановились.
— Ну, чего же ты? — укорила она. — Провожай…
Федор Васильевич в упор глянул в светло-голубые глаза.
— Хорошая ты женщина, вот что хотел сказать.
Алевтина засмеялась.
— Из-за этого надо было выходить… Нужда какая. — Она посматривала на его розовеющий шрам на лице и выжидала, что он скажет еще. А что-то должен сказать, неслучайно же обронил такие слова. Но Федор Васильевич ничего больше не говорил и, как видно, никуда не собирался идти.
Алевтина склонила голову, нетерпеливо стиснула в руке платок с голубым васильком на уголке.
— Нынче много хороших баб… Мужиков убивают, а бабы остаются, — как бы между прочим обмолвилась она.
— Я говорю о тебе.
— Во как! обо мне… Ну и говори, чего ж замолчал…
— А я сказал.
— Только и всего?
Алевтина искренне удивилась. «Хорошая…» И это все?! Ну и дура, ну и курица непонятливая! — уже злилась она на себя. Да он же, этот инвалид, ничего не собирается говорить, нечего говорить-то, вот в чем дело. А она развесила уши, обрадовалась. Не нужны ей слова, какие сдерживает Федор, и сам он не нужен. Но ведь уезжает, доведется ли свидеться еще?..
Она взяла Уласова за руку.
— Неудобный ты человек… — вздохнула, почувствовав сухие грубые пальцы.
— Какой есть.
— Заведешь постоянную бабу, жену то есть, трудно ей придется.
— Посмотрим…
Так и переговаривались они почти о пустяках. Федор Васильевич уже склонялся действительно проводить ее, чтобы поскорее высвободиться, но Алевтина, как видно, передумала вести его к Никите. Да и к лучшему, пусть одни прощаются, без посторонних, муж и жена…
— Что ж, счастливо тебе оставаться, — положил Уласов руки на узкие плечи Алевтины.
— И тебе счастливо, — еле прошептала она. И даже не взглянула на него. Пошла медленно, вкось перешагивая через рельсы.
Федор Васильевич смотрел ей вслед, на белеющий в руке платочек. Ничего, — говорил он себе. — Ничего… Все остается на своих местах…» В вагон поднимался медленно, тяжело..
Потом он усадил Петра и Дмитрия за стол, заставил написать матерям.
— О чем писать? — поднял голову Даргин.
— О том и пиши… Теперь не скоро попадешь домой, если б даже и захотел. Ничего не скрывай.
Федор Васильевич и сам охотно написал бы, да писать все еще было некому.
Наступала их последняя ночь в вагоне-общежитии.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вагон был длинным и темным, светилось всего одно окошко в верхнем углу, да и его почти наполовину закрывал штабель фанерных ящиков. Он тянулся вдоль вагона от самой двери.
— Гостям всегда рады, — улыбался старшина. Он взял сумки у неожиданных попутчиц и понес.
Алевтина и Таня осмотрелись. В длинном штабеле, оказывается, был разрыв, в эту щель и скрылся старшина.
— Заходите! — крикнул он.
Посреди вагона стоял наспех сколоченный стол с ножками крест-накрест, а вместо стульев — ящики. Старшина гостеприимно развел руки:
— Зитцен зи зих, садитесь, пожалуйста. Как говорится, чем богаты… Обходимся без мягких кресел, такая обстановочка.
— Чего лучше? — благодарно посмотрела на него Алевтина. — Рай. Садись, Татьяна, добрые люди еще не перевелись.
Конечно, рай. Много ли проку высиживать неизвестно что у разбитого вокзала? Железнодорожники клятвенно заверяли, дескать, вот-вот придет сквозной поезд, до самого места. Припрячь капризы, Алевтина, говорили ей, уйми характер, посадим на поезд по-хорошему, и спокойной будешь до самой встречи с Никитой, со своим законным. Сутки терпела она, сидя на каменных глыбах разбитого вокзала, за это время пешком можно добраться черт-те куда, а она, как домашняя клуха на яйцах, ни с места. Всякие мысли полезут. Может, сквозной тот поезд разбомбили где-нибудь на перегоне, слуха до сих пор нет об этом, может, свернул куда. А она — сиди, «припрячь капризы». Да и Танька совсем извелась. Ночью из Лугового — значит, не спала, потом на каменюках сидела рядом, а это еще день и ночь. Позеленела вся. Тут всякой телеге обрадуешься. Вот и напросилась в вагон к этому старшине, хорошо хоть человек что надо попался, даже уговаривать себя не заставил, указал на ступеньку в вагон, вот и весь разговор.