— Сами, всей бригадой. Военные переняли у нас, тоже наделали себе, а одну машину отдали нам во временное пользование.
— Молодцы, хорошо придумали.
Федор Васильевич и Никита забрались в кузов. Там сидело несколько человек, каждому из них Самофалов молча — и получилось торжественно — пожал руку.
— Кабиной вперед не получается? — спросил он, усаживаясь на пол.
— Из Терновой в Хуторок со шпалами поедем по всем правилам, кабиной вперед, — пояснил Захаров, ссутулясь у бокового борта.
Никите не терпелось узнать сразу обо всем и обо всех, но и о нем рабочие тоже хотели знать все. Поправился ли, какой режим был, чем лечили и как кормили, врачи небось наказов надавали насчет сохранения здоровья, а как удастся тебе, Никита, сохранить, если рядом молодая жена… Смеялись, подшучивали, и это радовало Никиту. Ему было тепло и хорошо, как дома. Он отвечал, поворачиваясь то к одному, то к другому, а сам еще не свыкся с положением пассажира, которого везут по гладкой рельсовой дороге и которому хочется видеть знакомые места.
Уже в Терновой, когда машину подали под погрузку и рабочие вылезли из кузова, Никита решился:
— Как тут моя благоверная? Жива?
Федор Васильевич удивился:
— А ты разве не знаешь? Не писала?
— Постоянного адреса не было, то лечили в военном госпитале, то в обычной районной больнице…
— Здесь она, в поселке. Жива-здорова. Отдельно живет, отъединилась от бригады, не показывается.
— И на работу не ходит?
— Какая работа… Вообще не показывается.
— Сдурела, что ль? Как же без работы, без бригады?
— Не знаю. Управимся с машиной, покажу, где обитает. Бородулин отпустит, небось в Хуторке одни разгрузят, без меня.
— Спасибо. Я подожду.
Никита отошел в сторонку, сел на траву, опершись локтем на вещмешок. Он посмотрел, как рабочие ловко, отлаженно поднимали шпалу за шпалой и вдвигали в кузов машины с открытым боковым бортом, а у самого не выходило из головы сообщение Уласова. Замуж, что ль, вышла при живом-то муже? Об этом Федор сказал бы. Поругалась с начальством или с кем-нибудь из рабочих? Всякое бывает, но стоит ли из-за этого обижаться на всю бригаду? Невозможно такое, чтобы все были виноватыми.
Бородулин с пониманием отнесся к просьбе Федора Васильевича. Идите, сказал, но чтоб вечером явились в вагоны, тут никаких поблажек не может быть, порядок военный.
Уласов повел какими-то закоулками, но шел уверенно, будто родом из пристанционного поселка. Такая уверенность кольнула Никиту: «Получается, частенько хаживал по этой дорожке». Остановились у небольшого пятистенка с облезлыми стенами и крыльцом. Дверь с крыльца и ворота во двор были заперты изнутри. Никита недоуменно посмотрел на Федора Васильевича:
— Ты куда привел?
— Сейчас узнаешь.
Уласов заглянул в окно. Комната была пустой. Постучал пальцем по стеклу — никто не отозвался. Тогда он поднялся на крыльцо и начал барабанить щеколдой. Стучал долго и настойчиво. Наконец дверь приоткрылась, и осторожно выглянула Алевтина, обвязанная серым ситцевым платком.
— Ты зачем? — Она была недовольна появлением Федора Васильевича.
— Дело есть. Я не один.
— Никаких делов! — Алевтина резко захлопнула дверь.
— Действуй сам, как сумеешь, — махнул рукой Уласов.
Никита не сразу нашелся, что сказать. Он взялся за ручку, словно боялся упустить момент, когда можно будет открыть дверь.
— Аля… Слышь? — Голос его дрожал. — Аля, это я, Никита, вот кто пришел, поняла?
— Господи-и!.. — простонала за дверью Алевтина.
Звякнул крючок, сброшенный с петли. Никита переступил через порог.
— Здравствуй! — радостно протянул он руки.
— О-ой… — обрадованно и в то же время испуганно замерла Алевтина в сумеречном углу сеней, затягивая платок. — Заходи!.. Как ты оказался?.. Господи!.. Я сейчас, отдохни с дороги, видишь, какой стала… Приберусь немного… Проходи!..
Она боялась показаться ему страшной, отталкивающей, не похожей на ту, которую знал Никита, и бросилась было в комнату, но вспомнила, что ее женское хозяйство — мыло, баночка белил, другая мелочь — лежит на табуретке в сарае, где она проводила последние дни и ночи, просушивая травы и измельчая их пальцами, листья отдельно от цветков. В сарае намеревалась привести себя в порядок, но натолкнулась на табуретку, повалила ее, начала всматриваться в плохо освещенный земляной пол, чтобы найти хрупкую баночку — свою главную ценность.
Никита предполагал, что жена кинется ему на шею, а она… убежала. На его лице угасла радостная улыбка, он растерянно смотрел в дверной проем. «С чего бы так?..»