- Я уеду с вами, хозяин, - заявил он.
План уже был готов. Он сложился у Джозефа сам собой, легко и без натуги, пока он накачивал лампу. На Джозефа снизошел покой. Джозеф стоял перед своей гигантской тенью, заполонившей всю стену позади него, и, устремив взгляд в одну точку, обдумывал детали, заячья губа торчала из-под носа наподобие желоба.
- Куда ты поедешь?
- Да я бы поехал погостить к одному человечку. Вот только чемодана нет, вещички положить не во что.
- Возьми один из моих.
- Какой, хозяин?
- Бери любой, какой приглянется. У меня они все как на подбор, один хуже другого. Слава богу, мы с тобой путешествуем налегке.
- На этот раз налегке не выйдет, хозяин.
Перселл пропустил мимо ушей слова Недоумка - тот нередко нес всякую невнятицу. Едва Перселл ушел спать, как Джозеф принялся за дело. Он достал из тайника бомбу, разобрал ее на части и разглядывал каждую деталь по отдельности до тех пор, пока в памяти не всплыли забытые за давностью лет операции, за которыми они проводили ночи напролет в те незапамятные времена, когда он помогал брату, - брат сражался за Новую Ирландию, а ее нельзя было построить, не взорвав ко всем чертям Британскую империю. Потом Джозеф притащил на кухню три чемодана и, решив, что облезлый зеленый с четко выведенными на нем краской загадочными инициалами С. Д. лучше всего подходит для его целей, положил бомбу в него. Наутро, пока он сносил один за другим три чемодана к подножью взгорка, где его поджидал в своей запряженной заморенной лошаденкой полуразвалившейся пролетке Патрик Хеннесси, он успел поставить механизм бомбы на десять часов. По его расчетам, в это время вся шайка в полном сборе будет пировать в гостинице.
- Вот эти два - хозяйские, - втолковывал он Хеннесси. - Их оставишь на вокзале, в зале ожидания внизу.
- Идет, - сказал Хеннесси.
- А вот этот, - сказал Джозеф, - ты уж не в службу, а в дружбу...
- Ладно, - сказал Хеннесси.
- ...по дороге на вокзал завези в гостиницу.
- Это что, кого-нибудь из тех шишек чемодан?
- Да нет, это одного дублинца, он сегодня будет там на обеде. Засунь чемодан в угол за пианино: я его предупредил, что чемодан будет там.
Хеннесси - а он знал толк в увеселениях - сказал:
- Небось фокусник приезжает?
- Он самый, - сказал Джозеф. - Я сегодня спозаранку поднес ему чемодан.
- Вижу, Джозеф, ты времени не теряешь - снова за старый промысел взялся.
- Угу.
Хеннесси доверительно склонился к нему:
- Вот ты мне скажи, этот твой, что там на взгорке...
- Это ты про кого?
- Про кого, про кого? Про учителя, про кого же еще? Так вот, ты мне скажи...
- После скажу... Вечером, пусть только поезд уйдет, и я тебе все выложу, как есть, без утайки... Только смотри чемодан пристрой в точности, как я тебе наказывал...
- Пристрою, не беспокойся... Видал, как сегодня поутру с памятника простыню сдергивали? А уж народу сколько в город понавалило на него посмотреть, помереть мне на этом месте, если вру.
- Им бы на такой случай лучше подальше от города держаться, - окрысился вдруг Джозеф.
Патрик Хеннесси оторопел, лоб у него пошел складками.
- Такого супротивника, как ты, днем с огнем не сыскать, - сказал он и хлестнул лошаденку кнутом.
V
Памятник - мужская фигура, свежевысеченная из камня, - не без угрозы устремлял свое тонкое копье на вполне мирные домишки напротив, подле которых играла в шарики ребятня и дворняга упоенно чесала свое лохматое пузо. Перселл на минуту задержался у памятника. Рядом на скамейке Майкл Ханниган по прозвищу Пережиток (кроме них двоих, взрослых на площади не было) посасывал в свое удовольствие трубочку, греясь под угасающим июльским солнцем.
На улицах, выходящих на площадь, ряд за рядом взвивались в небо флаги, бороздя его своими пестрыми полосами. Перселл шел один, а в вышине над его головой реяли трехцветные знамена, полоскались огромные стяги, грозно возглашавшие: "Не забудем 98 год", "Нация возрождается", "Боже, благослови папу". Сквозь распахнутые окна гостиницы Мерфи лились манящие запахи - шла подготовка к банкету. Издалека, с ярмарочной площади, доносился рев усилителя, изрыгавшего патриотическую музыку. Музыка заставила Перселла еще острее ощутить, как одинок он в этот час и как одинок его путь на станцию в этот вечер - вечер, когда должен был состояться спектакль, вечер его окончательного триумфа. Никто не пришел его проводить. Даже Джозеф исчез, не попрощавшись. И теперь, когда Перселл покинул площадь, чтобы поболтаться по городу час, оставшийся ему до отхода поезда, ощущение одиночества нахлынуло на него с особой силой. Проулки ближе к станции тоже опустели, казалось, равнодушный вечерний покой снизошел и на них. Перселл развалился на зеленой скамейке и, внимая всему вокруг: и засыпающим полям, и жужжанию насекомых, и еле уловимому запаху скотины, повисшему над проулком, - закурил сигарету и снова и снова в мельчайших подробностях стал проворачивать в уме все случившееся, чувствуя себя Лиром, которого покинул даже шут.
Хеннесси осторожно, как и подобает в его возрасте, слез с повозки и молча подошел к Пережитку Майклу Ханнигану. Так, не обменявшись ни словом, они обозрели памятник.
- Каменотесы поработали на славу, - высказался наконец Ханниган. Он стоял, задрав голову и тяжело опираясь на палку, седые космы неряшливо свисали на загривок.
- Чего это они тут понаписали? - спросил Хеннесси. Работы в этот день у него было невпроворот, к тому же для поддержания духа ему щедро подносили.
- Черт его разберет, - сказал Ханниган. - Это ж по-ирландски.
- Мерфи самому ни черта не разобрать, хоть он и вылез курам на смех со своим cairde gaels {Друзья мои ирландцы (гэльск.).}, когда памятник открывал.
- Ну-ка погоди, - сказал Ханниган, обошел памятник и, напрягая зрение, стал вглядываться в надпись: долгий летний день уже клонился к закату. Глянь, тут по-английски написано. - И принялся разбирать надпись:
ВОЗДВИГНУТ ГРАЖДАНАМИ БАЛЛИКОНЛАНА В ПАМЯТЬ
ПОВСТАНЦЕВ, КОТОРЫЕ В 1798 ГОДУ БОРОЛИСЬ ЗА СВОБОДУ