— Но теперь я знаю, что больше не человек. Разве я не должен относиться к миру по-другому?
— Не понял, разве для тебя что-то принципиально изменилось?
— А разве не изменилось?
— Нет.
— Прости, папа, я не понимаю.
— Как бы это объяснить. Ты ни в чем не провинился, а потому не должен просить прощения. Повторяю, новое знание ничего не меняет в твоей жизни. Оставайся самим собой, вот и все, что от тебя требуется. Я рассчитываю на тебя и надеюсь, что ты справишься.
— Я должен с тупым упорством продолжать писать свои тексты?
— Ну и вопрос! Во-первых, ты никому ничего не должен, во-вторых, почему свое упорство ты считаешь тупым? Пиши с острым. А впрочем, не мне указывать, с тупым или острым упорством тебе следует заниматься своей работой. Не сомневаюсь, что и без моих указаний ты прекрасно сумеешь определиться.
— Но для кого мне, собственно, писать? Число моих читателей сокращается день ото дня. А тут еще выясняется, что я даже не человек!
— А до сих пор ты для кого писал?
— Как оказалось, для пяти энэнов.
— Блестяще. Вот и продолжай.
— Таков твой совет?
— Такова моя просьба.
— Ух ты!
— Мы, энэны, испокон века привыкли выполнять свою работу, не обращая внимания на внешние обстоятельства. Мне кажется, что и без моих наставлений ты давно научился поступать именно так. Лишний раз просить тебя об этом глупо. Прости, Ив, больше говорить не могу, дела. Звони в любое время, мне не хватало общения с тобой. Не отключайся, тебе что-то хочет сообщить Настасья. До свиданья.
Я удивился.
— Здравствуйте, Иван.
— Здравствуйте, Настасья.
— Я хочу обратиться к вам с неожиданной просьбой.
— Слушаю вас.
— Островский, вы же помните Островского, набивается к вам в гости. Он человек, но ему неприятно, что у вас осталась плохая память о встрече с ним. Люди и энэны давно уже союзники, и теперь, когда он узнал, что вы тоже энэн, ему захотелось извиниться перед вами. Он надеется, что вы измените свое мнение о нем. Можно?
— Это не слишком опасно? — на всякий случай спросил я. — Вдруг он захочет довести до конца свою попытку?
— Что вы! После того, как вы были официально включены в списки энэнов, он будет защищать вашу жизнь с тем же рвением, с каким защищает людей.
— Будет нелегко забыть, что он собирался поколотить меня только за то, что я написал фантастический рассказ. Я не люблю людей, которые пытаются помешать писателю встретиться со своим издателем.
— Он пытался объяснить причину своего поведения, но я ничего не поняла. что-то сложное и лихо закрученное. Вы же знаете, у людей так часто бывает. Им легче устроить драку, чем лишний раз подумать.
— Значит, он не опасен?
— Нет-нет.
— Ну что же. Пусть приезжает. Сегодня в семь.
— Отлично. Островский будет рад.
Я вновь и вновь мысленно возвращался к разговору с отцом. Любовь к отцу — поистине великое чувство. Но мне проще говорить о своих взаимоотношениях с отцом в других терминах: понимание, интеллектуальная общность, сотворчество. Например, я был бы рад узнать, что мы с ним делаем одно дело. И вот тут возникает некая заковыка. Все дело в том, что мне трудно представить человека или энэна, который мог бы утверждать, что он интеллектуально близок моему отцу. Отец абсолютно уникален. Он один такой, подобных ему нет, и тут ничего не поделаешь. Беда подобных гигантов в том, что они не могут рассчитывать на большое число последователей. О, отец мог бы увлечь за собой любого собеседника, но зачем ему это? Он желает общаться с равными себе, а где их отыскать в достаточном количестве? Родственные связи во внимание не принимаются. Разве я могу рассчитывать на его внимание только потому, что являюсь его сыном? Кстати, чем же я привлек его внимание? Почему именно сейчас он посчитал меня достойным собеседником?
Давно пора привыкнуть к мысли, что мне не дано разгадать планы отца до конца. Уж и не помню, когда я впервые понял, что у нас возникли проблемы с пониманием. Сначала стал замечать, что, получая одинаковую информацию, анализируя одни и те же события, мы приходим к совершенно разным выводам, нередко прямо противоположным по смыслу. По молодости я объяснял это самым примитивным образом — предполагал, что отцу известно что-то важное, недоступное мне, отсюда и рассогласование во взглядах. Так часто бывает, мелкий, казалось бы, факт способен перевернуть наши представления с ног на голову. И лишь потом догадался, что все дело в особенностях интерпретации.