Иван Алексеевич перестал интересоваться футболом года три назад. И ни в какую легкую пятницу он не верил. Тяжелое предчувствие давило его.
Он не ошибся. Уже по началу разговора понял: приятного не жди.
Павел Семенович, зорко посматривая на него из-за стола, спросил, как он живет, как ему работается. Шубин отвечал сдержанно, все время ожидая того главного, ради чего директор вызвал его к себе. И наконец дождался.
— Что у вас с сыном, Иван Алексеич? Где он?
У Шубина словно что-то оборвалось внутри: так и есть, директору все известно. Он взял в жесткую ладонь лицо, крепко зажмурился. Сказал глухо:
— Беда, товарищ директор, с сыном. Ушел из дому. Шестой день не ночует…
— Ну уж давайте, Иван Алексеич, рассказывайте все начистоту, — подождав, сказал Павел Семенович. — Почему ушел? Кто в этом виноват?
Как ни трудно было рассказывать, а пришлось. О том, что сильно выпивает в последние годы, что здоровье расшаталось, что сын от него совсем отдалился. И удивительное дело — от этого откровенного признания ему словно бы легче стало. И Павел Семенович, как видно, не собирался ни ругать его, ни возмущаться. С густой сединой в волосах и глубокими складками на умном, усталом лице, он слушал Шубина внимательно и даже сочувственно. Когда тот, опустив голову, замолк, директор придвинул к себе листок, где во время вчерашней беседы с пионерами сделал кое-какие заметки, и сказал:
— Вчера ко мне приходила целая делегация из школы. Товарищи вашего сына. Великолепные ребята! Так вот, после разговора с ними я, признаюсь откровенно, подумал, что вашей историей должна заняться заводская общественность. А теперь не знаю, как быть. Вижу, сами все понимаете. Так что будем делать, Иван Алексеич?
Шубин не сразу поднял голову.
— Известно, — тихо и с болью проговорил он, — пьянице веры мало. Но, Павел Семенович, это вы правильно сказали, что я понял. Вот вчера получка была. Ни грамма не взял в рот. Я сказал себе: нет! И не взял. У меня, Павел Семенович, печень совсем ни к черту. Э-э, что говорить! Вот чувствую будто старость наваливается. А какой я старик? Еще сорока нет. А Сережка — вот у меня где. — Иван Алексеевич прижал растопыренные пальцы к груди. — Как лягу — все о нем думки. Где он? Голодный, холодный? Каждый день жду…
— Иван Алексеич, — неожиданно перебил директор, — когда у вашего сына день рождения?
— В ноябре. Шестнадцатого числа.
Павел Семенович взял из стакана красный карандаш.
— Так и запишем: шестнадцатого ноября. Считайте, что я напросился на именины. Договорились?
— Господи! — опешил Иван Алексеевич. — Да мы с полным удовольствием. Милости просим.
— И прекрасно! Подарок за мной. Больше, Иван Алексеич, не задерживаю вас. Можете идти…
Оставшись один, директор, словно нашаливший мальчишка, довольно потер рука об руку и вызвал к себе секретаря.
— Раиса Гавриловна, вот вам листок. Позвоните в 62-ю школу и разыщите учительницу Елену Аркадьевну. Фамилию я не записал, но это ничего — там знают: классная руководительница 6-го класса «В». Мне необходимо с ней переговорить…
Колюха с нетерпением ожидал возвращения Шубина. Едва Иван Алексеевич подошел к верстаку, Колюха выставил все свои тридцать два жемчужных зуба.
— Как прошли переговоры на высшем уровне?
Шубин лишь слабо улыбнулся. Выдвинул ящик с инструментом.
— Ясно, — многозначительно заключил Колюха. — Коммюнике не будет, пресса хранит молчание… Ну, а все-таки, Иван Алексеич, зачем директор вызывал?
— О жизни, Коля, толковали. Все о ней.
Колюха не поверил.
— Шутите, Иван Алексеич.
— А что мне шутить? Вот на именины Павла Семеновича пригласил. У сына именины в ноябре. Хочешь, и тебя приглашу? Отчего не пригласить хорошего человека…
Весь день у Ивана Алексеевича не сходило с лица выражение задумчивости и какой-то тихой, светлой печали.
Он и дома сидел необычно мирный, весь ушедший в мысли.
— Клава, — сказал вечером жене. — Жизнь хочу повернуть свою. Заново повернуть… Пить брошу.
— Хорошо бы это, Ваня, — вздохнула Клавдия Васильевна. — Только не верится, Ваня. И раньше ведь обещал. Пройдет неделя, месяц…
— Да ты слушай! — с надрывом вскрикнул Иван Алексеевич. Уняв дрожь губ, медленно разжал стиснутые в кулак пальцы. — Помру я так. Понимаешь? Сгорает во мне что-то. Внутри. Лечиться начну. Неохота помирать-то. Не старик… И Сережки нет… Что ж не идет до сих пор? Именины его надо хорошо отпраздновать. Гости будут. Костюм ему куплю. Большой же парень — скоро тринадцать.
Клавдия Васильевна вытащила из кармана платок. Совсем глаза у нее в последние дни стали на мокром месте.