Результаты не заставили себя ждать, ляжки и попка ее сжались, она брыкалась все энергичнее и наконец кончила, пробормотав: «Мерзавцы, вы меня возбуждаете, придется меня удовлетворить».
«Он обещал сделать это двадцать раз», — сказала Жопопия и разделась. Так же поступил и князь. Они одновременно оказались голышом и, пока обессиленная Алексина отдыхала на кровати, смогли взаимно восхититься телами друг друга. Пышный зад Жопопии грациозно покачивался под тонкой-тонкой талией, а здоровенные муде Мони раздувались под огромным удом, которым завладела Жопопия «Сунь-ка ей, — сказала она. — Я следующая». Князь придвинул cвой член к полуоткрытой п...е Алексины, которая содрогнулась от этого прикосновения. «Ты меня убьешь!» — вскричала она. Но болт вошел весь под завязку, по самые яйца, и тут же вновь высвободился, чтобы, как поршень, снова внедриться в цилиндр. Жопопия взобралась на кровать и придвинула свою черненькую киску ко рту Алексины, ну а Моня принялся лизать ей анус. Алексина подмахивала, как безумная и засунула палец в жопу к Моне, член которого от этой ласки раздулся еще сильнее. Он подсунул руки под ягодицы Алексины, которые конвульсивно сжимались с немыслимой силой, сдавливая в воспламененном влагалище огромный прут, так что тот едва мог там пошевелиться.
Почти сразу же возбуждение всех троих достигло предела, они задыхались. Алексина кончила трижды, потом пришла очередь Жопопии, которая тут же слезла вниз, чтобы покусать Моне мошонку. Алексина развопилась, как проклятая, и извивалась, как змея, когда Моня излил ей во чрево свою румынскую малофью. Жопопия тут же вырвала хер князя из дыры, и его место занял ее рот, жадно сглатывающий вытекающее оттуда большущими каплями семя. Алексина тем временем взяла член Мони в рот и, одновременно аккуратно обтерев, вновь заставила его привстать.
Через минуту князь набросился уже на Жопопию, но его болт остался у ворот, лишь щекоча клитор. Во рту он держал одну из грудей юной красотки. Алексина ласкала их обоих. «Воткни, воткни скорее, — кричала Жопопия, — я больше не могу». Но болванка по-прежнему болталась снаружи. Она дважды кончила и, казалось, совсем отчаялась, когда уд вдруг проткнул ее до самой матки, и она, обезумев от возбуждения и сладострастия, так сильно укусила Моню за ухо, что кусочек оного остался у нее во рту. Вскричав во весь голос, она жадно проглотила его и решительно задвигала чреслами. Эта рана, кровь из которой хлынула ручьем, по-видимому, возбудила Моню, поскольку он принялся наяривать еще неистовее и не отрывался от Жопопиной мохнатки, пока трижды в нее не кончил, ну, а она, за это время, разрядилась десять раз.
Когда он наконец от нее отвалился, оба с изумлением обнаружили, что Алексина исчезла. Она тут же вернулась с медицинскими принадлежностями, чтобы перевязать Моню, и огромным кнутом, каким обычно орудуют кучера фиакров. «Я купила его за пятьдесят франков, — вскричала она, — у кучера городского фиакра № 3269, и он послужит нам, чтобы у румына снова встал. Оставь его, милая Жопопия, пусть он себя перевяжет, а мы пока, чтобы возбудиться, сделаем 69».
Останавливая себе кровь, Моня стал свидетелем весьма возбуждающего зрелища: закопавшись с головой друг в друге, Жопопия и Алексина с огоньком предавались языческим ласкам. Пышный зад Алексины, белоснежный и пухленький, переваливался с боку на бок по лицу Жопопии; языки, длинные, словно мальчишеские письки, напрягшись, сновали туда-сюда; слюна и малофья смешивались; слипались намокшие волосы, и стоны, которые были бы душераздирающими, если бы вызывало их не сладострастие, поднимались над кроватью, которая трещала и скрипела под весьма заметным весом юных девиц.
— Ну, воткни же мне в жопу, — вскричала Алексина. Но Моня потерял столько крови, что орган его совсем не желал ею наливаться. Алексина привстала, схватила кнут кучера фиакра № 3269, замечательный новенький перпиньян, подняла его и принялась с плеча хлестать Моню по спине, по ягодицам, и тот, забыв от этой новой боли о своем кровоточащем ухе, громко завопил. Но обнаженная Алексина, словно обезумевшая вакханка, продолжала его настегивать. «А ты шлепай меня», — крикнула она Жопопии, глаза которой загорелись, когда она принялась изо всех сил лупцевать пышный волнующийся зад Алексины. Жопопия тоже тут же возбудилась. «Отшлепай меня, Моня», — молила она; попривыкнув к порке, хотя его тело и кровоточило, он принялся нашлепывать восхитительный смуглый зад, ритмично раскрывающийся и смыкающийся. Когда у него начал, наконец, вставать х..., кровь текла у Мони уже не только из уха, но и из каждой отметины, оставленной жестокой плеткой.
Алексина тогда развернулась и подставила свою покрасневшую очаровательную попку огромному тарану, который и вторгся в розетку, в то время как насаженная на кол с криком трясла задом и сиськами. Но Жопопия со смехом разлепила их. Обе женщины опять принялись дрочить друг друга, ну а Моня, весь в крови, вновь обосновался по самый корень в заднице у Алексины и шуровал там с таким напором, что его партнерша просто изнемогала от наслаждения. Его муде раскачивались, как колокола собора Нотр-Дам, и стукались о нос Жопопии. В одно мгновение Алексина сжала с огромной силой свою задницу вокруг Мониного набалдашника, и тот больше не мог пошевелиться. Так он и кончил, выметав длинные струи, засосанные жадным анусом Алексины Проглотье.
За это время вокруг фиакра № 3269, кучер которого был без кнута, на улице собралась толпа.
Сержант полиции потребовал от кучера объяснений, что тот сделал со своим кнутом.
— Я продал его даме с улицы Дюфо.
— Иди и выкупи его, или я влеплю тебе штраф.
— Ну что ж, схожу, — ответствовал автомедон, силач-нормандец, и, посовещавшись с консьержкой, он позвонил на второй этаж.
Алексина пошла ему открывать прямо как была; кучер впал от этого в умопомрачение, и, поскольку она укрылась в спальне, бросился следом, схватил и тут же по-собачьи покрыл ее, пользуясь весьма достойным своим причиндалом. Он тут же и кончил — с криками: «Блядь косая, сука е...ная, говно зеленое!»
Алексина помогала ему, усердно вскидывая круп, и кончила одновременно с ним, а Моня и Жопопия корчились тем временем от смеха. Кучер, думая, что они над ним насмехаются, впал в жуткий гнев. «А! Шлюхи, бляди, курвы, падаль, холера, вы надо мною стебетесь!
Мой кнут, где мой кнут?» И, заметив свое орудие, он схватил его и принялся изо всех сил стегать Моню, Алексину и Жопопию, чьи обнаженные тела подскакивали под опускающимся бичом, оставляющим на них кровоточащие отметины. Потом его елда снова напряглась, и, схватив Моню, он как следует ему засадил.
Входная дверь осталась незапертой, и полицейский, так и не дождавшись возвращения кучера, поднялся на второй этаж и как раз в этот момент вошел в спальню; не много времени ему понадобилось, чтобы извлечь из штанов свой форменный жезл. Он вставил его в зад разгоряченной Жопопии, которая закудахтала, как наседка, вздрогнув от прикосновения холодных форменных пуговиц.
Незанятая Алексина сняла болтавшийся на поясе сержанта жезл регулировщика. Она засунула его себе в п...ду, и все пятеро продолжали жутко наслаждаться, пока кровь из ран стекала на ковер, на занавески и мебель, а на улице тем временем арестовывали и уводили покинутый фиакр № 3269, лошадь которого всю дорогу пердела, оставляя за собой дорожку тошнотворной вони.
Глава III
Через несколько дней после сеанса, который столь причудливым образом завершили кучер и агент полиции, князь Вибеску все еще не мог до конца прийти в себя. Следы бичевания уже зарубцевались, и он безвольно валялся на диване в салоне Гранд-Отеля, чтобы воодушевиться, почитывая в газете колонку происшествий. Одна из историй вдохновила его. Ужасающее преступление. Мойщик посуды в ресторане поджарил зад юного поваренка и затем, горяченького и с кровью, его трахнул, закусывая поджаристыми кусочками, которые он сколупывал с попки эфеба. На крики жаркого сбежались окружающие и остановили садиста-мойщика. История излагалась во всех подробностях, и князь смаковал ее, тихонько подрочивая вынутый наружу хер.