Тут в дверь постучали. Вошла горничная, свеженькая и привлекательная в своем чепце и фартуке. Застыв с письмом в руке, она покраснела, завидев растерзанный внешний вид Мони, который тут же подтянул штаны: «Не уходите, мадемуазель, милочка-блондиночка, мне нужно сказать вам пару слов». Одновременно он закрыл дверь и, схватив очаровательную Мариетту за талию, жадно поцеловал ее в губы. Она сначала сопротивлялась, изо всех сил сжимая губы, но под давлением начала сдавать, потом ее рот приоткрылся, и тут же в него проник язык князя, который, не мешкая, укусила Мариетта, чей юркий язычок принялся щекотать кончик языка Мони.
Одной рукой юноша обнял ее талию, другой — задрал юбки. Панталон на ней не оказалось. Его рука быстро скользнула между двумя пышными, округлыми бедрами, о качестве которых было не трудно догадаться, ибо горничная была высокой и стройной девушкой. У нее оказался очень лохматый лобок. Вся она так и пылала, и когда рука князя нырнула внутрь влажной расщелины, Мариетта, выпячивал живот, сама пошла ему навстречу. Девичья рука набрела на ширинку Мони и задумчиво ее расстегнула. Оттуда она вынырнула в компании замечательной веселки, которую при входе девушка едва приметила. Они неспешно дрочили друг друга, он — покручивая между пальце клитор, она — надавливая пальцем на червоточину в красной шапочке Моня толкнул Мариетту на диван, и, стоило ей на него повалиться подхватил ноги горничной и водрузил их себе на плечи, пока они полусидя расстегивала платье, чтобы вынуть наружу две потрясающие набухшие груди, которые князь тут же принялся по очереди сосать, одновременно заталкивая девушке между ног свою пылающую елду. Она тут же начала вскрикивать: «О, как хорошо, как хорошо... как ты хорош...» Потом принялась беспорядочно подбрыкивать задом, и вскоре Моня почувствовал, как она кончает, бормоча: «Крепче... кончаю... давай... еще...» И тут же схватила его за елду со словами: «Здесь хватит». Мариетта выдернула ее наружу и засунула себе в другую дырку — совсем круглую, расположенную пониже, словно око циклопа посреди двух белых, свежих, мясистых полушарий. Елда, обильно орошенная ее отдачей, вошла легко, и, бодро попедалировав, князь испустил всю свою сперму в задницу прекрасной горничной. Затем он с чмоканьем, словно пробку из бутылки, вытащил свой елдак, на кончике которого оставалась капелька дерьма, налипшая на остатки малофьи. В этот миг в коридоре кто-то зазвонил, и Мариетта промолвила: «Схожу посмотрю». И исчезла, обняв на прощание Моню, который сунул ей в руку пару луидоров. Как только она ушла, он ополоснул свой хобот, потом распечатал письмо и прочел:
«Мой прекрасный румын!
Что с тобой сталось? Ты, должно быть, уже отдохнул. Не помнишь ли, что ты мне сказал: «Если я не отлюблю тебя двадцать раз подряд, пусть меня накажут одиннадцать тысяч палок». Двадцать раз ты этого не сделал; смотри, а то тебе будет плохо.
В тот раз мы принимали тебя в бардаке Алексины на улице Дюфо. Ну а теперь, поскольку мы тебя знаем, можешь явиться ко мне. К Алексине уже нельзя, она не может принять у себя даже меня. Потому-то она и снимает этот бардак. Ее сенатор слишком ревнив. Меня это бесит; мой любовник — искатель жемчуга, сейчас он нанизывает жемчужины с негритянками на Берегу Слоновой Кости. Ты можешь навестить меня, дом 214 по рю де Прони. Мы ждем тебя завтра к четырем часам.
Жопопия Залупи».
Едва пробежав эти строки, князь взглянул на часы. Было одиннадцать часов утра. Он позвонил, чтобы вызвать массажиста, который должным образом его промассировал и натянул. Этот сеанс его оживил. Он принял ванну и, почувствовав себя посвежевшим, позвонил парикмахеру, который его художественно постриг и поимел. Следующим прибыл маникюрист-педикюрист. Он профессионально постриг ему ногти и пропедалировал. И князь почувствовал себя совсем в своей тарелке. Он прошелся по бульварам, плотно пообедал, взял фиакр и отправился на рю де Прони. Оказалось, что Жопопия целиком занимает маленький особнячок. Его впустила старая горничная. Жилище было обставлено с изысканным вкусом.
Его сразу же провели в спальню, где стояла очень низкая и широкая кровать с бронзовыми спинками. Паркет покрывали шкуры диких зверей, приглушавшие звук шагов. Князь быстро скинул с себя всю одежду и встретил вошедших, в очаровательных дезабилье, Алексину и Жопопию совсем голым. Они радостно засмеялись и перецеловались. Первым делом он уселся сам, а затем усадил обеих юных дам к себе на колени — каждую на свое, — предварительно приподняв их юбки так, чтобы, вполне чинно смотрясь со стороны, они тем не менее ласкали своими голыми попками его ноги. Затем он начал каждом рукой дрочить одну из них, ну, а они вдвоем щекотали его пенис. Когда Моня почувствовал, что они достаточно возбудились, он заявил им:
— Теперь устроим урок.
Усадив их в кресло прямо перед собой, он после секундного размышления произнес:
— Мадемуазели, как я понял, на вас нет панталон. Вам следовало бы постыдиться. Ступайте и оденьтесь.
Когда они вернулись, он начал урок:
— Мадемуазель Алексина Проглотье, как зовут короля Италии?
— Ты что, думаешь, меня это колышет? — сказала Алексина.
— Тогда ступай на кровать, — вскричал преподаватель.
Он велел ей встать на кровати на колени, повернул к себе спиной и заставил ее задрать свои юбки и раздвинуть шлицу панталон, из которой возникли ослепительной белизны полушария. Он принялся нашлепывать их ладонью, и задница тут же начала краснеть. Это возбудило Алексину, и она старалась получше подставиться, но князь уже потерял к этому интерес. Обхватив руками бюст молодой девушки, он запустил пятерни за пазуху пеньюара и сжал ее груди, а затем, вытянув одну руку, принялся щекотать ей клитор и сразу же почувствовал, как сочится ее нутро.
Не оставались без дела и ее руки; они схватили княжий хер и направили его по узенькой дорожке к Содому. Алексина вся выгнулась, чтобы половчее раздвинуть половинки своей задницы и облегчить доступ в нее пестику Мони. Красная шапочка тут же нырнула внутрь, следом и остальное, и его яйца с размаху ударились снизу в женскую жопу. Заскучавшая было Жопопия тоже взгромоздилась на кровать и начала лизать Алексине щель; та, ублажаемая сразу с двух сторон, наслаждалась до слез. Ее сотрясаемое вожделением тело корчилось, словно от мук, из горла вырывались сладострастные хрипы. Толщенный елдак затыкал ей зад и, двигаясь взад-вперед, напирал на тонкую перегородку, отделявшую его от языка Жопопии, а та собирала молочко, выдавленное подобным времяпрепровождением. Живот Мони бился о жопу Алексины. Князь засаживал все сильнее. Он начал кусать загривок юной женщины. Заносчивее и заносчивее пыжился его пест. Алексина уже не могла перенести столько счастья, она повалилась прямо на лицо Жопопии, которая, однако, не прекращала ее вылизывать, а князь, не отставая, навалился на нее сверху, продолжая охаживать елдаком. Еще несколько ударов бедрами, и Моня излил свою малофью. Алексина осталась простертой на кровати, Моня отправился умыться, а Жопопия встала поссать. Взяв ведро, она расположилась над ним, раздвинула ноги, задрала юбку и изобильно выссалась; потом, чтобы сдуть последние капли, застрявшие в волосах, испустила негромкий, нежный и скромный пук, который восхитил и возбудил Моню.