– Да ничего… он прав.
Я подошла к нему.
– А вот и нет. Пусть твой отец не заживляет ран и не придает сил солдатам, как Вдохновенные из Музеи, зато послушать его истории стекаются отовсюду и детей они очаровывают. Вот что такое настоящая магия!
Сын барда оживился и в этот миг заметил, как я близко. Он потупил светло-карие глаза и вполголоса поблагодарил:
– Спасибо, Далила.
Я кивнула, как будто не замечая, что он зарделся.
– И вправду, спасибо.
За нашими спинами стоял Галливакс. Бэк вмиг побелел.
– Это действительно так, – сказал ему бард. – В детстве я мечтал вести полки в бой, воодушевлять своей музыкой, но, увы и ах, лишен дара. – Он взглянул на сына. – То ли дело Дейл. У него от природы талант, а не как у меня. Жаль только, не оттачивает его как следует. – Он перевел взгляд на Бэка. – А мне достаточно раз в неделю видеть, как загораются ваши юные лица. И никакой магии не требуется.
Галливакс говорил так спокойно, но, гадала я, вдруг он из гордости не показывает, что душа по-прежнему болит? Или он просто слишком хороший артист и преотлично это скрывает?
– Отец, можно погулять? – попросил Дейл.
– А репетиция? – Он нахмурился. – Как же ты станешь менестрелем, если не репетировать?
– Да я и так уже опытный.
– Ты, сынок, талантливый. Это разные вещи. Ты еще даже не освоил баллады Микриона.
Дейл посмотрел на нас с мольбой.
– Господин Танли, понимаю, упражняться очень важно, но ведь сегодня родилось одиннадцатое Семя. Такое не каждый день случается. – Моя мягкость, я знала наверняка, его покорит.
– Отец, умоляю! – дожимал юный лютнист.
Галливакс сдался и с удрученным вздохом нехотя кивнул. Сын стиснул его в пылких объятиях.
– Спасибо, пап!
– Главное, осторожнее. Не повреди руки! – напутствовал бард.
Дейл закатил глаза.
– Обязательно.
– Да, и вот еще… – Галливакс вернулся в трактир за лютней Дейла. – Порепетируешь на ходу!
– Но, пап!
– Никаких «но»!
Я прыгнула между ними, пока Дейл не наломал дров.
– Обещаю проследить, чтобы он играл.
Галливакс кивнул и ушел. Юный бард неохотно повесил лютню за спину.
– Куда пойдем?
– Может, в Рощу грез? – Я улыбнулась. – Говорят, там являются такие яркие грезы, что любой дар пробудится!
Мы все взглянули на небо, затянутое рябью рыжевато-серых пятен, за которыми проглядывало вечернее солнце.
– Но мне можно только до заката, – прибавила я.
– А это мысль! И домой ты успеешь: все равно живешь у самой Рощи. – Перри ехидно покосился на Дейла. – Вдобавок никто не услышит, как ты ужасно бренчишь.
– Ну-у! – возмутился Дейл.
– Поэтому я и предложила Рощу.
Дейл светился в предвкушении.
В этот миг к нам подступил понурый Бэк. Он потирал шею.
– Прости. Наговорил ерунды.
Дейл кивнул, а Джеремия, лучась улыбкой во все зубы, дружески хлопнул Бэка по спине. Тот рухнул ничком.
Мы расхохотались – и тут наш задор беспощадно срезало леденящим воплем из-за спины.
За мной стояла на коленях исступленного вида женщина и кричала громче полночной банши.
– Что с ней? – Я оцепенела от ужаса.
Опять вопль – острый и неподдельный, из таких глубин нутра, что голосовые связки вот-вот должны лопнуть, как перетянутые струны.
– Сыно-о‑ок! – выла несчастная.
Волосы свалялись сальными клоками, словно она не один месяц прожила в лесу. Под глазами набрякли тяжелые мешки, растрескавшиеся губы дрожали.
– Мой сын! Кто мой сын?! – повторяла она, хватаясь за кого придется.
– Это миссис Джонсон. – За нами стояла трактирщица Розмари с сумрачным выражением. – Уже несколько дней кряду ищет своего сына. Кричит, что он стал забвенным, и обвиняет всех кругом, что не обращали на него внимания.
Джеремия сложил большой и указательный пальцы колечком и с закрытыми глазами приложил ко лбу.
– Да пребудет он узренным, – с придыханием произнес он.
– Миссис Джонсон? – недоумевал Перри. – Но ведь не было у нее никакого сына.
Взгляд Розмари наполнился неизъяснимой скорбью. Мне было жутко от происходящего, но почему, я сообразила не сразу – лишь благодаря тому, что Розмари ничего не ответила Перри. Осознание сначала просачивалось по капле – и затем нахлынуло волной.
Сердце стиснуло хваткой глубокого холодного ужаса. Я оглядела вопящую, ее тонкие руки и надломанные ногти, матово‑серую кожу и гнездо волос на голове – перепутанные пряди рассудка.
Ее сын забыт? Как его звали? Мы дружили? Множились вопросы, на которые не найти ответа, – от этого меня пробирал холодок. Вдруг я правда его знала, а он просто канул в никуда?
Этот тягучий страх не описать словами. А вдруг и меня точно так же забудут?