В какой-то момент я стал стыдиться своего страстного ожидания, что каждый следующий день может оказаться тем самым днем, когда я увижусь в Буазаром. Дошло до того, что каждое утро, стоило мне заслышать малейший шум около двери, как я сразу же настораживался и напрягался в своей постели, а сердце начинало трепетать в надежде, что, может быть, он наконец пришел. Когда же наступал вечер и приходило время прочесть молитву перед сном, я мог почувствовать, что разочарование, к которому примешивается страх, обступает меня со всех сторон, и мне совершенно негде спрятаться.
Глава 19
9 ноября 1969 года
Дверь отворилась. На пороге стоял Азиз. Он считал, что поскольку никакого прогресса в моем случае не наблюдается, чтобы не терять времени, следует возобновить допросы.
Я был в шоке. Перспектива быть подвергнутым новой серии допросов пугала меня почти все это время. В своем воображении я рисовал египетскую шпионскую сеть в Израиле, получившую задание узнать точное местоположение герцлийской авиабазы. Мне представлялся египетский строительный подрядчик, который зайдет в комнату, чтобы побеседовать о нашей общей профессии, о которой я не имел ни малейшего представления. Я думал о сотрудниках египетских представительств в Европе, обзванивающих израильтян, чьи телефоны я назвал в ходе предыдущих допросов, и, естественно, не находящих ни одного нужного абонента. И вот теперь передо мной стоит Азиз, причем не поздно ночью, в то время, когда он неизменно являлся прежде, а средь бела дня, и вежливо предлагает, чтобы процесс был продолжен, — процесс, в ходе которого я могу причинить серьезный вред израильским ВВС. Я лаконично ответил, что не готов разговаривать. Я сказал, что мы заключили соглашение и придерживаемся его. Быстрое согласие с моей стороны было бы в этой ситуации воспринято как признание, что мне еще есть что рассказать. Я же ничего больше не знаю. Разве прежде я не убедил их в том, что сообщил все, что мне известно?
Азиз сказал, что я делаю ошибку, и вышел. Я понял, что он имел в виду. Я возвращаюсь в одиночку.
Однако до вечера ничего не произошло. Вечером появился Саид и с ним какой-то мужчина, которого я не знал. Саид произнес несколько дежурных фраз, после чего сказал, что хочет получить отчет, что происходило, когда я катапультировался из своего сбитого самолета. В частности, ему казалось удивительным, что я сломал ногу.
— Не ожидал, что человек вроде Вас сломает ногу.
Его ремарки звучали странно и не имели ничего общего с реальностью. Я объяснил, что раздробил бедро во время катапультирования. Саид и его собеседник выказали изумление, что я сумел приземлиться с парашютом на одну ногу. Впрочем, они тут же добавили, что в этом нет ничего удивительного. Кто, если не я, мог приземлиться на одну ногу, не сломав при этом другую? Будь у меня зеркало, я бы очень внимательно посмотрел на свое отражение, чтобы убедиться, что этот безумный разговор ведут именно со мной. Что я сделал, что заслужил подобные славословия? И в чем, черт побери, смысл этого разговора? Саид сказал, что чем лучше они узнают меня, тем больше мной восхищаются, особенно моими выдающимися талантами парашютиста. Во время первого допроса я сказал, что никогда прежде не прыгал с парашютом.
На следующий день Саид и Азиз вошли с очень суровыми лицами. Азиз вынул из кожаного портфеля большую пачку бумаг и швырнул их на стол.
— Ты врал нам, не переставая! — прокричал он. Он схватил бумаги, помахал ими перед моим лицом и швырнул их на пол, так что листки разлетелись. — Это листы с твоими ответами, и в них нет ничего, кроме лжи!
Мое сердце бешено застучало. Мало того, что теперь не было ни малейшего шанса на вторую встречу с Красным Крестом. Случилось что-то, о чем я не знал, что-то, радикально изменившее ситуацию. Я не мог выдавить из себя ни звука. Весь красный от бешенства, Азиз потребовал, чтобы я наконец начал говорить правду. Собрав достаточно смелости, я ответил, что никогда не врал. Услышав это, Азиз схватил свой портфель и ушел вместе с Саидом, оставив на полу разбросанные бумаги.
Я знал, что мне не придется долго ждать, прежде чем меня вернут в одиночную камеру, и у меня возникла глупая идея. Я засунул «Дом в медвежьем углу» под гипс, прикрывающий живот. В своем воображении я нарисовал картину, как лежу в одиночной камере и читаю книгу, которая поможет мне скоротать долгие часы одиночества.