От меня никто не ждал, что я вернусь, чтобы вторично атаковать ту же вражескую позицию. On pass and to the grass — «один заход и на травку» — все мы были воспитаны на этой фразе, возникшей в годы Второй мировой войны. Это означало: сделай один заход на цель и быстро уноси ноги, летя как можно ниже, едва не касаясь травы. И ни в коем случае не возвращайся туда, где враг поджидает тебя во всеоружии.
Однако все мои бомбы все еще были при мне. И хотя я знал, что это нарушение протокола, я все еще был комэском, и знал, что не имею права вернуться в Тель-Ноф со всем боезапасом, чтобы у подчиненных не создалось впечатления, что у меня сдали нервы. Поэтому я повернул обратно, оставив двух других летчиков прикрывать меня. На этот раз мне удалось выйти на точку, откуда я собрался спикировать на египетский танковый батальон, однако зрелище, которое я увидел в прицеле, оказалось столь впечатляющим, что я решил не нажимать кнопку сброса бомб. Плотность зенитного огня была просто чудовищной. В своей жизни я повидал немало стреляющих зениток, однако никогда прежде мне не доводилось видеть столько огненно-красных бутонов, как в воздушном пространстве над этим батальоном. Я понимал, что коснись меня хоть один из этих бутонов, и все планы на ближайший день придется менять.
Я снова вернулся к перекрестку Таса, намереваясь предпринять еще одну атаку на тот же танковый батальон. К югу от нас, на берегу канала, такое же звено из трех машин из нашей тель-нофской эскадрильи использовало точно такую же атакующую тактику. В третий раз устремившись в сторону канала, я увидел, как самолет Янива Литани из той второй тройки был подбит, вспыхнул и рухнул на землю в гигантском столбе пламени. В третий раз я стал набирать высоту, однако на этот раз совершенно изменив свою тактику, поднявшись на высоту, значительно превосходящую дальность зенитного огня. И хотя это сделало меня более уязвимым для египетских ракет земля-воздух, это позволило сделать правильный заход на цель и сбросить бомбы.
Что я и сделал.
Мой летный комбинезон можно было выжимать от пота. Мне подумалось, что египтяне подо мной, возможно, говорят друг другу: смотрите, если эти сионистские летчики возвращаются снова и снова, похоже, они вовсе не так умны, как мы думали. Чего египтяне не знали и не могли знать — что я командир эскадрильи и что я пойду на все, чтобы поддержать свой авторитет и установить планку для всей эскадрильи.
Я вернулся в Тель-Ноф к шести утра, выжатый, как лимон, и сильно обеспокоенный тактикой, с которой прошедшей ночью воевала оперативная дивизия израильских ВВС. Еще в воздухе по дороге домой я пришел к выводу, что нужно поменять план атаки наших троек и что следующие тройки будут использовать эту тактику — подниматься перед атакой на высоту, недостижимую для зенитного огня, в то время как один самолет тройки следит за запуском ракет земля-воздух.
Как только я приземлился, я связался с другими эскадрильями, чтобы обсудить изменение тактики. Однако ни у кого не было времени поговорить со мной. Все готовились к налету на сирийский генеральный штаб в Дамаске — атаке, о которой впоследствии напишут множество статей. То, что происходило на канале, оставалось проблемой, которую каждый командующий должен был решать самостоятельно.
Эхуд Шела, командир другой эскадрильи, базировавшейся в Тель-Нофе, погиб этим утром в семь-тридцать. Он погиб недалеко от того места, где я отбомбился двумя часами ранее. За эти два часа это был пятый летчик, не вернувшийся с задания. Двое погибли, двое попали в плен, одного удалось подобрать и спасти. В результате израильские ВВС отказались от прежней атакующей тактики в пользу новой.
Хотя шел всего четвертый день моего командования, к своему послужному списку на «Скайхоке» я смог добавить еще один сложнейший полет. Что важно, я начал становиться настоящим командиром, определяющим манеру проведения боевых операций. Все это стало возможным только при моем личном участии в боях.
Нет ничего восхитительнее, чем способность преодолеть страх в разгар войны. Здесь нет никакого волшебства; не нужно никаких психологических упражнений или магических заклинаний. Это происходит благодаря личному участию, взаимопониманию внутри эскадрильи, а главное, мужеству командира и его способности служить примером своим подчиненным. С этой точки зрения войну можно рассматривать как последний этап «лечения», позволившего мне стереть из памяти воспоминания о плене.