Эллебрахт почувствовал, как ладони у него мигом высыхают и плотно обхватывают баранку. Легко развернув тяжелую машину, он помчался назад.
Снова те же сигналы, железнодорожный переезд, поворот, дорога через лес.
Камешки застучали по крыльям. Эллебрахт сбавил газ, а глаза его вместе с фарами обшаривали темноту.
Вот она, кучка помятой жести и стали.
И вот человеческая фигура в виде креста.
Уже поставив на землю одну ногу, Эллебрахт содрогнулся от страха. Но потом все-таки захлопнул дверцу и побежал. Вот он опустился на колени перед пострадавшим и осторожно перевернул его в свете фар.
Истекающий кровью человек открыл глаза и, словно защищаясь, коснулся руками Эллебрахтова лица. Потом он сказал:
— Вы… остановились из-за меня… Спа… спасибо.
— Я не… я… я просто вернулся, — ответил Эллебрахт.
Большой старик хотел сделать человека…
Третья авеню в Нью-Йорке. Вечно грязная, оглушенная грохотом надземки полутемная улица. Ссудные кассы вперемежку с лавками старьевщиков. Ночлежки и приюты Армии спасения. Люди, готовые за тарелку супа несколько раз пропеть «аллилуйю».
Один из этих людей, худой старик с огромными усталыми глазами, вдруг падает ничком. Вразвалочку приближается полицейский. Он не спешит, он не идет — он приближается. Дубинкой переворачивает упавшего на спину. Касается рукой груди — не затем, чтобы проверить, бьется ли сердце упавшего, а чтобы проверить, есть ли у него документы. Вытаскивает из обтрепанной куртки какое-то замасленное удостоверение, читает, кивает довольный.
И только потом смотрит, жив ли упавший. Только потом…
Улица Песталоцци в каком-то поселке. Дети играют в мяч. Девочка роняет свой мяч, тот катится по асфальту. С грохотом надвигается грузовик. Девочка боязливо замирает на краю тротуара, провожая глазами свой красный в синюю крапинку мяч. Шофер видит девочку и видит ее страх. Он тормозит, хотя и не без труда: тормоза не совсем исправны, и прицеп налетает на тягач. Зато мяч откатывается от его передних колес на другую сторону улицы и, ударившись о край тротуара, скачет обратно.
Шофер улыбается во весь рот и машет девочке темной от мазута рукой. Грузовик едет дальше.
Девочка хочет выскочить на дорогу, но вслед за грузовиком показывается темно-зеленый «мерседес». Человек за рулем вытягивает шею из пальто верблюжьей шерсти и провожает глазами прыгающий мяч. Этот человек тоже улыбается, чуть поворачивает баранку и едет прямо на маленькое красно-синее чудо. Шипит выходящий воздух.
— Бей пузатых! — кричит девочка.
Сохо в Лондоне. Улицы, проходящие через свалки всех существующих наций. Полицейские окружили старый дом какого-то итальянца, тот яростно отстреливается из своего «люгера» и не желает сдаваться.
Тут Марио Торри, один из полицейских, выпрямляется во весь рост и кричит что-то по-итальянски.
Человек в доме о чем-то его спрашивает. Полицейский отвечает. И тогда из полуразвалившегося дома выходит человек, скрестив руки на затылке.
— Как ты заставил его сдаться? — спрашивает другой полицейский своего коллегу Марио Торри.
— Я сказал, что, если он не сдастся, мы выломаем двери. И что платить за ремонт придется ему и его семье.
— А он?
— Он спросил, сколько будет стоить ремонт. А я сказал: примерно три фунта и пять шиллингов. Тогда он вышел.
Гвадалахара, Мексика. Тупичок под названием Лос-Компаньерос упирается в таверну «Эль-Торо». Там я и жил. По вечерам в «Эль-Торо» пили водку, «пульке», приготовленную из перебродившего настоя агавы. Один очень старый мексиканец неизменно появлялся около полуночи, досыта наедался, выпивал примерно пол-литра пульке — количество, которое свалило бы с ног любого человека, — и уходил, даже не шатаясь. Я спросил у хозяина, что это за старик.
— Это мой отец, — отвечал хозяин. — Десять лет назад он отказал мне свою таверну с условием, что я до конца его дней буду даром кормить его, держать для него наготове ночлег и ежедневно выдавать ему пол-литра пульке.
— Вы шутите! Целых пол-литра!
— Наш домашний врач, Альфредо ди Кама, сказал то же самое, слово в слово, когда десять лет назад я сообщил ему о нашем уговоре. И он посоветовал подливать в пульке воды, сперва каплю, потом все больше и больше. Так что сегодня в кружке у отца всего четверть литра пульке, остальное — вода.
— А он что?
— Сравнивать-то ему не с чем, наличных у него никогда не бывает, значит, купить себе пульке в другой таверне он не может. Только раз вышла промашка. У нас тут подсобляла одна девушка, которая не знала, какую смесь мы подаем отцу. В тот вечер он чуть не умер из-за отравления алкоголем. «Верно, мне нездоровилось в тот вечер», — говорил он потом.