Стенное освещение погасло. Проектор над головой Коббе перебросил на экран название фильма. Рихард Коббе, которому фильм помогал одолеть тоску целой недели, блаженно откинулся в кресле и начал наслаждаться. Раз в неделю, по меньшей мере два часа из ста шестидесяти восьми, посидеть на хорошем, на самом хорошем месте было прекрасно. Прекрасно, как чудо.
— Да, господин Коббе, теперь нам придется изрядно поломать голову над вопросом, должны ли мы и впредь вам что-нибудь давать. И можем ли, да, главное: и можем ли.
— Господин Дипенброк, вы ведь знаете, как я живу, с тех пор как меня лишили пособия и вдобавок случилось несчастье с моим сыном. Вы ведь каждый месяц приходите меня обследовать. Заглядываете в сковородку — не жарю ли я себе часом шницель, даже в старый шкаф без дверцы и то заглядываете — не висит ли там новый костюм. Все идут в гору, один я качусь под горку, а теперь вы еще хотите отнять у меня эти несколько грошей. Просто в голове не укладывается.
— В моей, дражайший господин Коббе, тоже кое-что не укладывается. Вот, например, три дня назад я отправился в кино посмотреть важный проблемный фильм, некоторым образом по долгу службы. И кого же я там увидел в антракте? Вас, господин Коббе.
— Ах да! — Старик засмеялся. — Я вам рукой помахал. Хорошо, что мы были на одном и том же сеансе. Мне картина очень понравилась. А вам, господин Дипенброк?
— Да не о том речь, господин Коббе. Мне не понравилось другое, мне самым категорическим образом не понравилось, что небезызвестный господин Коббе на благотворительные деньги бегает в кино. Это все равно что просить милостыню у дамы, а потом на выпрошенные деньги покупать водку.
— Но я-то, господин Дипенброк, я-то пошел в кино, а не в трактир.
— Ах, ах, какая скромность! Вам что, так уж необходимо было сходить в кино?
— Да, необходимо, — ответил старик. Очень решительно ответил. — Необходимо, не то уже вот куда подступает. — И он чиркнул ребром ладони по шее.
— Так, так, так. Значит, необходимо. Очень, оч-чень любопытно, — сказал чиновник и после небольшой паузы, в течение которой он барабанил пальцами по столу, добавил: — И в ложу тоже необходимо? Я сажусь на скромное место, более чем скромное, а что делает господин генеральный директор Коббе? Он, изволите ли видеть, берет ложу, словно какой-нибудь паша, какой-нибудь Фарук собственной персоной. Нет и нет, любезнейший, придется нам самым тщательным образом пересмотреть вопрос о вашем пособии. Очевидно, некоторые обстоятельства у вас изменились. Вы недостойны, господин Коббе, да, недостойны…
— Почему? — спросил старик.
— Потому, что я не могу понять ваше более чем странное поведение.
— Верно, — сказал старик, и голос его дрогнул. — Верно, вам меня не понять.
Изгнание
Мальчик вдавливал руку в песок. Все глубже и глубже, в прохладную, податливую мягкую белизну. Песок был приятный, как вода дома в ванне. Но конечно, копаться в песке куда лучше, чем мыться по субботам. В ванну тебя загоняют, иногда даже шлепком по одному месту. Хотя потом можно пускать кораблики, а навстречу кораблику поднять высокую волну, если самую малость поерзать. Вода в ванне, поначалу прозрачно-зеленая, превращается наконец в мутносерую.
Зато мягкий, податливый песок не менял цвета. Он не сменил его даже тогда, когда мальчик по локоть зарыл в него обе руки.
— А теперь засыпь мне ноги, — сказал он девочке.
Та оторвалась от кукол и начала старательно сыпать песок на ноги мальчика. Белая струя песчинок щекотала кожу. Мальчик взвизгивал.
— А ну марш отсюда!
Дети испугались. Мальчик выдернул руки из песка, вскочил. Пыль поднялась, солнце слепило глаза. Все же дети разглядели человека, который их гнал.
— А ну давай отсюда!
При этом он смеялся. Дети стояли в нерешительности. Мальчик не спеша отряхивал песок, который островками прилип к ногам.
— Вы и так измазались, словно поросята. А ну домой!
— Почему? — спросил мальчик.
— Потому, — ответил человек.
— Мы здесь всегда играли. Нам здесь можно, — сказал мальчик, и в голосе его смешались удивление и упрямство.
— Было можно, стало нельзя, — сказал человек и помахал кому-то рукой.