Когда пальцы с грязью под ногтями извлекли очередной билетик, он уже ничего не говорил. И даже не улыбался. Весь он был сплошное удивление: поднятая рука, искривленный рот, босые, припудренные пылью ноги, пальцы которых перекрывали друг друга.
Хозяин положил ладонь на свой блестящий череп, начал было: «Держите меня…» — но не договорил, потому что в голову ему пришла новая мысль.
— Сейчас ты по очереди переберешь у меня все пакетики, а за ними и весь ларек. Тогда мне придется уйти, а ты станешь вместо меня.
Сперва мальчик засмеялся, потом испуганно оборвал смех. Впрочем, смех у него с самого начала был какой-то ущербный. Он окинул ларек внимательным взглядом — густая зеленая краска пошла пузырями от того, что наносили ее под жарким августовским солнцем, узкий прилавок потрескался, земля там, где в нее вонзались доски, вся истоптана. Потом он взглянул на хозяина — невеселое лицо прозрачной такой желтизны, большая лысина, на которой до сих пор лежит широкая ладонь, водянистые глаза. Еще он подумал про деревянную ногу. И еще про то, что теперь ему придется торчать среди липких банок с леденцами и нельзя будет бегать на канал, где груженные щебнем баржи предоставляют свои борта в распоряжение каждого пловца.
И тогда мальчик вернул хозяину свой билет со словами:
— Не надо мне больше пакетиков. Возьмите лучше себе.
И убежал. На бегу он заглянул в смятый пакетик: фотография Джеймса Стюарта, колечко с темно-синим камнем и булавка с ракетой вместо головки.
— Я завтра еще приду, — крикнул он, обернувшись в сторону темно-зеленой лавчонки. Но про себя подумал: «Нет, завтра я пойду на канал».
Выстраданное решение
Едва сын пришел на кухню, женщина поняла: он опять спросит. Всякий раз, когда он напускал на себя подчеркнуто небрежный, умышленно ребячливый вид, за этим скрывалась просьба. Весь последний месяц просьба была одна и та же: мам, ты мне дашь папину машинку?..
Вот оно, это самое. Требование, которое ее пугало. Просьба, от которой становилось больно, как от неумелого прикосновения к свежей ране.
Сын стоял в антрацитового цвета пуловере, стоял и ждал ответа, и лицо у него покрылось капельками пота. Он не улыбался. Не серьезничал. Он просто стоял, как человек, который настаивает на своих документально подтвержденных правах.
— Занятия начинаются послезавтра. Придет больше половины класса. — И, схватив со стола очищенную морковку, сын вонзил в нее зубы. Было так тихо, что она могла слышать, как мальчик хрупает морковкой. — А штудиенрат Хакельберг прямо сказал, что стенография и машинопись играют сегодня очень большую роль, — говорил мальчик, не переставая жевать.
Когда сын вместо привычного «Хакель» произносит «штудиенрат Хакельберг», это значит, он хочет подвести под свою аргументацию официальную базу, подумала женщина. Это еще Эрих заметил.
Сперва женщина хотела улыбнуться, но, подумав про себя: «Эрих», она не стала улыбаться. Она подошла к газовой плите и убавила огонь. Внезапно заклокотавшая черная кастрюлька смолкла.
— Хакель, я хочу сказать, штудиенрат Хакельберг, и сам печатает на машинке. Как составитель учебников…
— Сперва пообедаем, Вальтер. У нас сегодня томатный суп. Затем перейдем к деловой части. Отец тоже придерживался такого распорядка, верно?
— Хорошо, — согласился сын, но это звучало так, будто он сказал «очень плохо». Будто он сказал: «Ты хочешь снова оттянуть решение». Будто он сказал: «Политика проволочек».
— Работы не раздавали? — спросила женщина за едой.
— Нет, мы только сегодня писали. По математике.
— Ну и как?
— Три задачи решил верно, две нет. По алгебре. Так, где-то между тройкой и двойкой.
— Не блеск, — сказала женщина.
— Двойка — это четверка маленького человека, — ухмыльнулся сын. — Папино изречение. По математике он был бездарь вроде меня.
— Вальтер!..
— Я ж правду говорю. Но… — сын опустил в суп ложку, которую поднес было к губам, склонил голову к плечу и снизу вверх умоляюще поглядел на мать, — но если я смогу печатать на машинке, я сэкономлю много времени. Сочинения куда лучше отстукивать на машинке. А в сбереженное время я смогу основательно заняться математикой. Смогу вылезти на четверку.
— Умственный кульбит, — рассмеялась женщина. — Логика просто сокрушительная.
— Ну? — упорствовал сын.