— Будем здоровы! — сказал Принтц и ободряюще приподнял рюмку.
Руннельт с такой поспешностью ухватился за свою, что вино выплеснулось через край.
«Черт возьми, что будет дальше-то? Выходит, я так и начну с этого дня прислушиваться к каждому вздоху, каждому хрипу старика? Выходит, с этого дня я должен зазывать смерть к нему в мансарду? Выходит, я бандит и подлец? Этот человек, старый, побитый жизнью человек не сделал мне ничего худого, и вдруг я начну дожидаться его смерти. Да при чем тут вообще смерть? Кто ее затащил сюда, в этот кабинет, в этот договор? Нотариус? Старик? Я сам?»
— Будем здоровы, — сказал Руннельт.
Грабнер больше не согласен глотать…
— Хайнкен, да ты никак опять на велосипеде?
— Да, Грабнер, на зиму пришлось отказаться от машины. Здесь все равно никуда не поедешь. А чтоб только на работу и обратно, не имеет смысла.
— Из-за монет, пожалуй, тоже.
Хайнкен замялся.
— И из-за них тоже, — наконец сознался он. — Сам знаешь, нынче сверхурочных не бывает. Раньше я с них-то и держал машину. Коли и дальше буду разгуливать без дела, придется мне и вовсе ее загнать. Я и так ее пять лет продержал и смогу говорить, что, мол, было времечко, имел и я свою машину.
Оба велосипедиста свернули в сырой туннель возле стапелей. Хайнкен посигналил. Без нужды, ему нравилось слушать звонок.
— А у тебя, Грабнер, все по-старому? — спросил Хайнкен. — Тот же термос для кофе, что и двадцать лет назад, когда ты пришел к нам, и велик у тебя тот же самый? Да?
— Кто не пересаживался с велосипеда на машину, тому и обратно не пересаживаться, — ответил Грабнер.
Хайнкен малость покрутил педали, прежде чем до него дошло.
— A-а, это ты про меня…
— Вот именно.
— Да, тебе здорово повезло, — сказал Хайнкен.
Грабнер вздрогнул. Задышал прерывисто.
— Ты это про что? — спросил он.
— Ну про то, что Леммеркерн не может достроить дом. У него только подвал и готов. Иначе он загородил бы вам вид на канал. Я слышал, Леммеркерн не сегодня-завтра вылетит в трубу. Если уже не вылетел. Дом ему никогда не достроить. Словом, тебе крупно повезло. Это ж надо, такой вид из окна.
— Верно. Насчет вида ничего худого не скажешь, — равнодушно подтвердил Грабнер, а сам подумал:
«Ничего он не знает, этот Хайнкен. И никто ничего не знает. Шестьдесят четыре тысячи марок — всего за две или три марки. Я сразу позвонил в ихнюю администрацию. Чтоб не вздумали переводить. Сам получу, лично. Какие цифры я зачеркивал, никто не знал. Ни Эльфрида, ни ребята. А когда по телевизору называли счастливые цифры, я, как обычно, приговаривал: «Черт подери, опять мимо», — и дело с концом. Хоть и знал, что попал в яблочко. Вчера объявили сумму: шестьдесят четыре тысячи. Теперь главное — не ошалеть от радости».
В раму застучали камушки: они въехали на дорогу, усыпанную гравием, который для крепости небрежно полили варом. Из года в год ямы и бугры на дороге к сталелитейке латали кое-как.
— Вот черт, — сказал Хайнкен.
Грабнер кивнул и поправил фару на своем велосипеде: крепление совсем разболталось.
Неуклюжая арка ворот скупо освещена. Будка вахтера — словно аквариум. Компостер для личных карточек. Тео Грабнер. Цех 9. Конверторный.
— У вас снова завелся погонщик. Ему небось велено вас подтянуть. Говорят, сволочь порядочная. А как его звать-то, Штерценфельд или как?
— Штерценкамп, — сказал Грабнер.
— Я просто так, мое дело сторона. Привет.
— Привет, — ответил Грабнер.
«На шестьдесят четыре тысячи можно много чего сделать, если действовать с умом. А можно и прогореть в два счета. Я сам видел, как быстро прогорел Иоллек. У него года три назад было сто тысяч с гаком. А уж друзей завелось — не сосчитать. С утра до вечера у них море разливанное. Даже зятек наклюнулся, польстился на ихнюю Герту, хотя у той нос приплюснут, словно на нем утюг стоял. Правда, зятек так же быстро и улетучился, а Герта теперь ходит убираться к Брандхайзе. Иоллек, тот сперва пропускал за вечер три стаканчика можжевеловки, потом пять, потом дюжину, потом целую бутылку. Теперь судебные исполнители не выходят у него из дому, потому что у него двадцать тысяч долгу, а самого Иоллека на три месяца запирали в «вытрезвиловку». Но пансион для алкашей ему больше не помогает, Иоллек человек конченый, а ведь был парень хоть куда. Нет, со мной такого не будет. Мне только время нужно, чтобы все обдумать. Несколько месяцев. И чтоб до тех пор никто ничего не заметил. Чтоб все по-старому. Точь-в-точь как было. Не нужны мне друзья, которые зарятся на мои денежки. Есть у меня несколько, с меня и хватит. Они стали моими друзьями, когда от меня нечего было ждать, разве что выставлю бутылку пива, когда надумаем на загородной прогулке перекинуться в карты».