— Сюда, — показал он двум рослым молодым санитарам. Следом вышел и водитель.
Поднялись на третий этаж. Бабирханов своим ключом отпер дверь и знаком пригласил остальных.
Брат сидел перед телевизором и курил. Вошедших он увидел не сразу. Мама молча сидела на диване.
— Добрый вечер. — Вошедшие в мгновение обступили бального.
Брат не ответил. Смерив уничтожающим взором Бабирханова, он истошно завопил:
— Какой же ты… — Дальше последовала длинная тирада из непечатных слов. Потом начались уговоры и просьбы немедленно показаться врачу и вернуться обратно. После всевозможных психологических уловок санитарам удалось-таки уговорить больного. Ему помогли одеться, обуться. Потом все, кроме матери, которую запрещающим жестом остановил Бабирханов, спустились вниз. Машина отъехала.
Поднявшись домой, он застал мать плачущей.
— Это я виновата в том, что его увезли. Я не смогла за ним ухаживать так, как надо. Будь я проклята.
— Мама, не казнись. Ты сделала все — и возможное, и невозможное. Двенадцать лет немало. Он по нескольку раз лечился во всех психиатрических больницах города. Его лечили и профессора, и рядовые врачи. Но — что поделать… Так у нас на роду написано.
— А ведь ему было намного лучше после больницы, помнишь?
— Это видимость. Ты же сама медик. Тебе известно — эта болезнь не вылечивается. Привыкни к этой мысли. Не изводи себя и меня. Ведь мы вдвоем с тобой. Папа старый, немощный. К тому же ты разведена с ним уже давно. Ниса с ним. Считай, трое из пятерых членов семьи — неполноценны. Маил и Ниса по болезни, а папа — по старости и удаленности от семьи. Остались мы с тобой. И наша задача — всячески поддерживать этих больных, пока сами живы. Другого выхода нет. Поэтому нам нужны силы, чтобы ухаживать за ними. Береги себя.
— Да, да, ты, конечно, прав. — Она постепенно успокаивалась.
— Ты ужинал?
— И даже выпил. — Он попробовал пошутить.
— Выпил? С чего это вдруг?
— Сегодня завершился этот обмен.
— Да? Ну поздравляю. Когда будете переезжать?
— Уточним позже. Тебе принести чаю?
— Давай, а то у меня ноги болят.
Полиартрит мучил ее много лет. Особенно в теплое время года. Летом в квартире ежедневно резко пахло всякими мазями, лекарствами.
Бабирханов принес два стакана чая. На кухне он заглянул в кастрюли. Обеда не было. Продукты — мясо и куры, которые он привозил сюда позавчера, так и лежали нетронутыми в холодильнике.
— Ого, уже почти двенадцать, — присвистнул он. — Ты хочешь есть?
— Я ела, — отмахнулась мама.
Он позвонил жене, сказал, что ждут скорую помощь, чтоб она не волновалась и ложилась спать.
— Подай мне тот синий шарф, в спальне, за дверью.
Он принес его. Мама обвязала колени и прилегла.
Бабирханов включил телевизор. Бакинская программа уже была завершена, но по московской передавали какой-то концерт. Прибавив громкости настолько, чтобы не было слышно возни на кухне, он незаметно покинул комнату.
— Куда ты? — оживилась мать.
— Молоток мне нужен дома. А твой на балконе.
Она не ответила.
На кухне он наскоро промыл курицу, разрезал ее и положил на сковороду. Пока готовился ужин, он перемыл посуду, убрал со стола, опорожнил переполненные окурками пепельницы.
— Ты еще здесь? — Мама спросонья удивленно уставилась на него. — Уже второй час, а ты еще здесь.
— Но ты же голодная, — заупрямился он.
— Иди сейчас же домой или ложись спать здесь. Поздно ведь.
— Когда поешь, тогда и уйду.
— О аллах, что за наказание, — сделала вид, будто сердится. — Ладно, я поем, но только вместе с тобой.
Бабирханов согласился.
Домой он приехал в третьем часу утра. Как хорошо, подумал он, что завтра во вторую. Хоть высплюсь.
Жена и дочь спали. Стараясь не шуметь, он переобулся и разделся на кухне. Затем лег.
Человек с самого рождения обречен на страдания. Как это ни странно, но он постепенно привыкает к ним. Промежуток времени, выделенный ему судьбой и именуемый жизнью, настолько короток и настолько насыщен второстепенными заботами, что для личной жизни в конечном счете ему остается всего одна треть. Это слишком мало для высокоразвитого существа. Вступил в этот бренный мир, прожил лет восемьдесят и — айда к прадедам. Познав прелести земной жизни, жаль покидать эту землю. Покидающего жалеют: несчастный, дескать, скончался. В действительности же ставший покойником обретает счастье — счастье приобщения к Вечности. Его перестают волновать житейские заботы — переживания, опасения, тревоги, страдания. Он успокаивается от них раз и навсегда. В этом смысле, надо полагать, ему повезло. В этом смысле он, умирая, действительно приобретает счастье.