— Черт… — сказал отец. — Да это же облава… вот он почему…
— Что-что это? — переспросил Толик, не зная, как истолковать незнакомое слово. — Папа! Что такое облава?.. Папа!
Но отец будто не слышал. Странно напрягшись, он смотрел поверх Толиковой головы, поверх редеющей толпы на что-то невидимое Толику и наверняка угрожающее, если даже такие здоровенные дядьки в панике бегут от него прочь, не разбирая дороги. Он даже отпустил свою драгоценную книгу и, оставив ее подмышкой, крепко взял Толика за руку и даже притянул к себе вплотную и немного за спину.
— Папа! — повторил Толик. — Что случилось?
— Ничего, сынок, ничего… — отвечал отец, сильно сжимая Толикову руку. — Нам с тобой бояться нечего.
В голосе его не слышалось уверенности.
— Папа, больно!
Отец попятился, таща его за собой. Толик выглянул из-за отцовской ноги и увидел дядьку, несущегося по дороге прямо на них. Он был без шапки, растрепан и дышал широко открытым ртом так жадно, как будто боялся, что воздух вот-вот кончится. На боку дядька придерживал большую сумку, очевидно, очень тяжелую, если судить по тому, с какой легкостью она сбила кого-то зазевавшегося. Люди шарахались в разные стороны; еще кто-то упал от столкновения, но сам дядька ухитрился удержать равновесие. Кренясь, он попрыгал на одной ноге, зачем-то коротко взвыл и, не добежав совсем немного до Толика с отцом, свернул через канаву в лес.
И тут выяснилось, что дядька бежал не один — прямо за ним поспешали несколько милиционеров в коротких шинелях и шапках-ушанках. Конечно, налегке им было бежать проще. Самый ближний из них настиг дядьку, когда тот, скользя и цепляясь рукой за кусты, выбирался из канавы. Милиционер сделал что-то такое, отчего дядька сразу опрокинулся на спину — наверное, дернул за ворот. В воздухе мелькнули ноги в резиновых сапогах, сумка взлетела над дорогой и тяжело приземлилась, вываливая наружу книжки, как горошины из лопнувшего стручка.
Милиционер наклонился над упавшим и замахнулся.
— Ты что, падла? — крикнул он ему прямо в разинутый рот. — Ты от кого бегаешь, сука?
Он крикнул еще несколько очень-очень грубых слов, из тех, которые Толик знал уже давно, может, год или даже два, но никогда не думал, что их произносят и милиционеры. Папа потянул его назад, и оттого Толик не видел ударов, а только слышал. Звуки были какие-то влажные, как от камня, брошенного в грязь. А еще они были страшные — такие, что просто ноги подкашивались.
— Папа, — сказал Толик, уткнувшись лицом в отцовское пальто. — А нас с тобой бить не будут?
Отец снова не расслышал, а только потянул Толика за собой, зашагал быстро и широко, так что мальчику пришлось перейти на бег, и тут уже на вопросы не осталось времени, потому что приходилось следить за тем, чтобы не споткнуться. Еще пять минут назад здесь было не протолкнуться, а теперь все разбежались, и дорога совсем опустела, если не считать нескольких листов полиэтилена, гуляющих по ней в обнимку с ветром, и странных, неправильных милиционеров, способных произносить очень-очень грубые слова.
На выходе из леса стояли три желто-синих «газика» и несколько милиционеров курили, переговариваясь между собой. Когда Толик с отцом проходили мимо, один из них, с черной палкой на ремешке, вдруг скомандовал:
— А ну, стойте, граждане!
Отец остановился, все так же держа Толика за руку.
— Вы это нам?
— Вы видите тут рядом других граждан? Что за сверток у вас подмышкой?
— Книга, — глухо сказал отец и откашлялся.
— Книга… — покачал головой милиционер. — Вижу, что не бомба. Давайте сюда. Вы понимаете, что, покупая у спекулянтов, вы являетесь соучастником преступления? Давайте, давайте!
Отцовская рука дрогнула. Он выпустил Толика и весь как-то сгорбился и стал меньше.
— Не надо! — крикнул Толик и заплакал. — Не надо! Пожалуйста, не бейте нас! Мы не хотели. Мы хотели… Мы не хотели…
— Ты что, пацан? — удивленно сказал милиционер, опуская протянутую за книгой руку. — Что хотели? Что не хотели? Ты чего разревелся-то?
— Мы хотели… — выдавил из себя Толик, глотая рыдания. — Подарок маме к Восьмому марта… хотели… мы не хотели…