Наконец наступил день, когда все еще безымянного котенка можно было забрать домой. Я уже начала побаиваться, что он обречен быть Штепселем по умолчанию, за неимением ничего другого.
Нужно было срочно придумать имя, но не любое, а которое подходило бы именно ему. И тут котенок представился мне героем некоего литературного произведения. В его жизни и впрямь было нечто схожее с сюжетом приключенческого романа: испытания, страдания, чудесное воскрешение и множество преград, которые еще предстояло преодолеть.
Вот тут-то мне и пришло в голову, что он был не только действующим лицом, но и сочинителем собственной истории. Не имея представления о том, как выглядит этот мир, он должен был «рисовать» какие-то образы в своем воображении, хотя бы для того чтобы объяснить происходящее самому себе. А как иначе? Как иначе понять, что такое стул, и не просто стул, а стул, который загадочным образом преградил твой путь сегодня, когда еще вчера его там не было? Что суть стул? Откуда они вообще берутся, эти стулья? И зачем? А как объяснить себе то, что, как бы тихо ты ни крался, всеведущая приемная мать уже знает, что ты замыслил что-то запретное, еще до того, как ты это совершил? Когда (в четвертый раз!) котенок попытался забраться в большую наполненную землей кадку с растением и в четвертый раз услышал внезапное твердое «нет», на его мордочке собрались морщинки недоумения. Понять разницу между «неслышный» и «невидимый» он, конечно, не мог. «Я ступал так тихо — откуда она все знает?!»
Когда в семье появляется питомец, вы думаете, что в истории вашей жизни он будет персонажем второго плана. В нашем случае мне уже стало казаться, что в истории его жизни персонажем второго плана буду я. Из неуверенной в себе, неустроенной одинокой девушки с тремя… кошками на шее я превратилась в некое верховное божество, всезнающее и всевидящее, милосердное и непостижимое.
Я наблюдала, как неуверенно и неловко котенок пересекает пространство комнаты — местность, на мой взгляд, рельефом бесхитростную и по расстояниям плевую; для него же она была и необъятной, и неизведанной. Он как раз пытался вылавировать меж Сциллой и Харибдой — ножкой стола и мисочкой с водой, когда споткнулся на ровном месте и ткнулся мордочкой в воду. Не успел котенок испугаться, как я подхватила его на руки, приговаривая: «Хороший котик, хороший», и он тут же замурлыкал, удовлетворенный милостью небес. А вот упорству его можно было только позавидовать: сколько бы он ни натыкался на миску с водой или неправильно рассчитывал высоту, запрыгивая на стул, сколько бы ни бился о ножку стола, позабыв о ней, он продолжал идти вперед. Казалось, он твердил себе: «Там, по другую сторону преграды, есть такое место, куда я должен обязательно попасть — там ждут меня подвиги, которые без меня никто не сможет совершить».
В поисках этого места и метался наш герой. Мало того, он еще и придумывал собственных героев и слагал свои мифы о богах. Зачем? Затем, что мифы для того и нужны — объяснить необъяснимое. Он был Одиссеем. И он же был слепым рассказчиком, который выдумал Одиссея, а жизнь ему представлялась бескрайним эпосом потому, что границ он попросту не видел.
Теперь я знала, как зовут котенка.
— Гомер! — сказала я вслух.
Он протяжно мяукнул в ответ.
— Что ж, хорошо. — Я была рада, что он согласен. — Значит, Гомер.
Глава 2
И что же вы нашли в слепом коте?
Пристало ли зрелым мужьям
Предаваться забавам ребячьим?[5]
Еще тогда, когда мы с Гомером только-только начинали узнавать друг друга в надежных стенах клиники у Пэтти, Мелисса, не теряя времени даром, разнесла весть о появлении Гомера по всем ближайшим друзьям. Внезапно заданный вопрос: «Вы, кстати, слышали, что мы собираемся взять слепого котенка?» — независимо от предыдущей темы неизменно переводил разговор в новое русло, вызывая поток встречных вопросов: «Слепого? Как, совсем?» Поэтому еще до того, как Гомер появился в доме, его история, обрастая слухами, уже вошла в летопись семейных преданий и курьезов, из которых, собственно, и слагается история жизни. К примеру, рассказ о том, как моя мать надумала рожать прямо во время рок-концерта на две недели раньше срока, потому что «Гвен хотела послушать музыку своими ушами», мои родители пересказывают слово в слово все тридцать пять лет моей жизни. (Выбери я вместо писательства карьеру рок-певицы, их рассказ имел бы куда больший общественный резонанс.)