Воздев сперва к небу глаза и взмахнув правой рукой в театральном жесте, кайзер внезапно обмяк, и порывисто дыша, тяжко облокотился на лакированные перила балкона, вцепившись всей пятерней в бронзовый клюв закрепленного на нем двуглавого орла.
— Не гневи Бога, мой дорогой брат. Но знай, что он услышал тебя. Ибо смирил мои сомнения. Знай: отныне и вовеки. Если придется тебе обнажить меч в сторону берегов Альбиона, мой клинок будет вместе с твоим.
— Ники… Я знал… Знал, верил, что в тот критический миг, который решает судьбы народов, ты будешь со мной! Мы будем вместе… Боже! Благодарю тебя и благослови наш союз! Ники!!! Мой дорогой, возлюбленный венценосный брат! Если бы ты только знал, что только что спас мою жену и детей от сиротской доли! Но сколько же мерзостей мне говорили и говорят о тебе всякие…
— Не гневи Бога. Что за греховные мысли? Сиротство… Да, удар дядюшка Берти с его кабинетом, банкирами и лордствами готовят нам ниже пояса. А ты что хотел, собственно? Чтобы Лондон отступился от твоего флота? Или от моего, если утопление его япошкам окажется не под силу? Это, мой дорогой, британский реалполитик в действии. А про разные злокозненные разговоры в твоем окружении, — Николай помолчал, потом положил свою руку поверх руки Вильгельма, — Ветер все унесет…
А про себя добавил: «Кроме той бумаги, которая, как считает Банщиков, сейчас лежит у тебя в кармане. Причем ты уверен, что в ней божия благодать для Германии, а там только очередная подлость и предательство.»
— Как это все… Ники, прости, но мне необходимо срочно чуть-чуть промочить горло. Ты не возражаешь?
— Пойдем. Тем более, что ужин уже накрыли. Но перед этим, я попрошу тебя об одном одолжении…
— О чем ты? Какие одолжения?! Что ты хочешь?
— Вилли. Ты знаешь свою натуру лучше, чем я. И ты уверен, что можешь сдерживать свои порывы? От посторонних?
— О, да! Я всегда…
— Вилли. Достаточно было лишь одной хулиганской, мальчишеской выходки с твоим прощальным сигналом в Ревеле в 1902-ом, чтобы и Германия, и Россия получили КУЧУ внешнеполитических осложнений. Несколькими кусками цветной тряпки, несколькими сигнальными флагами, ты дал в руки джингоистам громадные козыри, которые отчасти привели меня к войне с Японией, а тебя сегодня ставят перед перспективой создания флота заново. Ты ЭТО понимаешь? Или тебе еще о «кровожадных и беспощадных гуннах» напомнить? О «бронированном кулаке» и телеграмме Крюгеру? Или о «новой славе меченосцев в эпической битве с сарматами»?
— Но, Ники…
— Вилли. Никаких «Но». Давай условимся сразу. Если мы с тобой идем вместе для того, чтобы свалить зазнавшихся англичан с трона мировой державы, если ты хочешь иметь величайший флот мира, обширную колониальную империю и поставить Германию выше всех в Европе… С МОЕЙ помощью… Если ты не отказался от идеи, которую однажды высказал моему покойному отцу, то ты должен МОЛЧАТЬ обо всем, о чем мы с тобой договорились и еще договоримся. Молчать как рыба! ДАЖЕ НА ИСПОВЕДИ.
Таково мое условие: никто и никогда кроме нас двоих не должен знать, о чем мы договариваемся. Если только мы с тобой вместе не решим поставить кого-либо в курс определенных вопросов. Только так, и не иначе. Никаких театральных пассажей перед толпой. Никакой бравады или намеков в самом узком и даже семейном кругу. Никаких сиюминутных телеграфных обсуждений. Это — ТАЙНА. И таковой должна оставаться.
— Ники. Я положительно не узнаю тебя. Что с тобой сделалось за эти несколько месяцев?
— Я не смог предотвратить войну. Но было и еще кое-что. Я объясню. Но позже. А сейчас: ты согласен?
— Да. Я принимаю твое условие, брат. Я согласен…
— Вилли. Не сочти меня нудным: Слово Императора и Короля?
— Согласен. СЛОВО ИМПЕРАТОРА И КОРОЛЯ!
— Вот и славно. И не смотри на меня так, словно только что проиграл мне битву при Садовой.
— Нет! Братец, это просто неслыханно!!!
— А об этом никто и не услышит. Я даже специально приказал убрать часового от кормового флага. Пойдем же. Очень кушать хочется…